— Как у вас с жильем? — спросил Бурлак, осматривая отведенную ему комнатенку.
— Не беспокойтесь, — беспечно откликнулся Юрник. — Где-нибудь притулюсь.
— Ставьте здесь раскладушку. Похолостякуем вместе. Через неделю прилетит жена с дочкой…
— Мои тоже к тому времени прибудут.
Сразу сдружившиеся семьи Бурлака и Малова сперва жили в одном домике, потом в одном бараке, после в соседних вагончиках, затем — в рядом стоящих коттеджах, и, только получив настоящие квартиры, они оказались не рядом, а в десяти минутах ходьбы друг от друга.
На исходе второго месяца гудымской жизни Юрник стал заместителем Бурлака по быту и какое-то время был в поселке единственным олицетворением Советской власти. Без записки Юрника новосел не мог получить место в общежитии, занять вагончик, построить балок, встать на довольствие. Юрник регистрировал браки и рождения, разводил и мирил мужей с женами, следил за прививками детям, опекал пекарню и прачечную, добывал и отовсюду свозил самолетами и судами все, без чего бы тут не перезимовать. Сколотил бригады дровосеков и рыбаков, организовал из женщин цех по сбору и засолке грибов и при том еще был подлинным оруженосцем, адъютантом, квартирмейстером и снабженцем Бурлака.
За девять лет совместной работы они изучили друг друга вдоль и поперек, понимали один другого не то что по взгляду, а по шагам, по жестам, по кашлю. Юрник был прирожденным адъютантом. Не слугой. Не холуем. Не мальчиком для битья. Именно — адъютантом. Аккуратным, исполнительным. Живущим интересами своего начальника. Готовым на все ради преуспеяния своего кумира. Будучи заместителем управляющего трестом по быту, он тем не менее знал все трассовые дела не хуже главного инженера. Юрник всегда носил с собой толстую тетрадку в клеенчатом переплете, которая хранила уйму цифр, отражающих ход строительства трубопроводов, запасы труб и горючего, пригрузов и электродов и еще многое иное, что надлежало знать управляющему трестом не только для того, чтобы быть готовым к неожиданным вопросам из главка и министерства, но и для того, чтобы предвидеть место возможного прорыва, знать, откуда при случае можно зачерпнуть технику, людей, материалы, средства. Потому Юрник был непременным спутником Бурлака в его поездках на всевозможные областные и всесоюзные совещания. Кроме обязанностей информатора, советника и консультанта Юрник нес еще бремя забот о быте управляющего: гостиница, авиабилеты, билеты в театры и кино, питание, подарки и сувениры домашним и еще многое иное…
— Бурлак — это глыба, — весомо и непререкаемо говорил Юрник всякому, кто интересовался личностью управляющего.
И он не кривил душой, искренне веря в то, что Максим Бурлак — личность исключительная, наделенная редкостной памятью, организаторской хваткой и многими иными замечательными качествами, среди которых не последнее место занимали такие, кои характеризовали Максима Савельевича как примерного семьянина, редкостного мужа и отца.
И вдруг… Как выстрел из-за угла в незащищенную, слепую спину.
Бегство Марфы и скоропалительная замена ее Ольгой Кербс потрясли Юрника, лишив его какой-то, возможно и неосознанной, может, даже надуманной, реально не существующей, но очень важной жизненной опоры. Марфа казалась ему образцовой женой, матерью и хозяйкой, идеалом женщины. Юрник любил ее возвышенной, чистой любовью, ни разу не усомнясь в святости и незыблемости этой семьи. И теперь он не судил Бурлака, сострадал ему, уверенный, что Бурлак случайно сбился с шагу, раскаивается и страдает. Юрник хотел и не знал, как помочь несчастному Бурлаку, и оттого мучился…
Каждый вечер, перед тем как разойтись по домам, заместители управляющего и главные специалисты сходились в кабинете Бурлака на вечернюю летучку и, наскоро обсудив события дня прожитого, решали неотложные задачи дня еще не наступившего.
О хлебе насущном и хлебе духовном, вверенных им судьбах людских нужно было говорить неспешно и вдумчиво, без помех, без нудных, непрестанных телефонных звонков и настырных посетителей, которые лезли «на минутку», «на секундочку», что-то очень неотложное решить, подписать, выяснить. Поэтому «бытовые» нужды Юрник с Бурлаком обговаривали наедине, после того как расходились участники вечерней летучки.
После бегства Марфы все незыблемое стронулось с извечных мест, равновесие нарушилось, вечерние летучки у Бурлака стали собираться нерегулярно, и были они краткими, поспешными, невесомыми. Бурлак то и дело взглядывал на часы, сидел в кресле нетвердо, часто вскакивал, выбегал из-за стола, перебивал, не дослушав, решал с маху, не всегда верно, но возражений и споров не допускал. Не привыкшие к такому повороту заместители и главные на рожон все-таки не лезли, уверенные, что этот сбой временный, вызван личной неурядицей, и, как только она закончится, так все и образуется, и возвернется на круги своя.