Молодая нарядная секретарша в приемной Зимнова встретила Марфу с ревнивой настороженностью.
— Геннадий Артемьевич занят. Может быть, вам нужен кто-нибудь из его заместителей?
— Нет, — твердо ответила Марфа, — мне нужен Геннадий Артемьевич.
— Вы уславливались с ним о встрече? — еще холодней спросила секретарша, чуть приметно раскачиваясь в такт собственным словам.
— Нет, не уславливались. Скажите…
— Я знаю, что нужно сказать. Вы по какому вопросу?
Тут в душе у Марфы лопнул какой-то тяж. Небрежно смахнув шубу, кинула ее в кресло и четкими медленными шагами неодолимо двинулась к двери кабинета. Пока ошеломленная секретарша сообразила, что происходит, пока вынимала себя из кресла, заставленного п-образным столом, Марфа уже вошла в кабинет Зимнова. Вошла и увидела небрежно уложенную копну сивых волос.
— Вы позволите, Геннадий Артемьевич?
Копна качнулась, и Марфа увидела красное дряблое лицо, в складках и морщинах, с тяжелым, рыхлым висячим подбородком, с двумя рядком сидящими бородавками на левой щеке. Большие, приметно выкаченные глаза старика лишь несколько мгновений смотрели отрешенно и недовольно. Потом в них загорелось приятное изумление, а по лицу поползла добрая, приветливая, чуточку лукавая улыбка.
— Марфа Яковлевна! Голубушка вы моя! Откуда? — вставая из-за стола и двигаясь ей навстречу, негромким, чуть надтреснутым голосом говорил Зимнов. — Вот обрадовали. Сразу голове и сердцу легче. — Взял протянутую Марфой руку, погладил по ладошке, похлопал, потом поцеловал. — Воистину пути твои неисповедимы, господи. Вот уж кого не ждал так не ждал. Рад вам, голубушка. Проходите, пожалуйста. Садитесь вот в это креслице.
Заметив изумленно затаившуюся в дверях секретаршу, сказал ей:
— Любовь Матвеевна, угостите-ка нас кофейком. — Повернулся к Марфе. — С коньячком или без?
— Без… Без… — кокетливо ответила Марфа.
— Значит, без коньячку.
Кофе был душистый, горячий, вкусный. И сдобное рассыпчатое печенье показалось Марфе очень вкусным.
— Откуда вы свалились? — блаженно щурясь и прихлебывая кофе, спросил Зимнов.
— Из Москвы.
— Как поживает мать-столица?
— Цветет и хорошеет. Нестареющая…
— Как вы, — вставил Зимнов.
И заулыбался, засветился и взглядом и лицом. И сразу стало видно, что в нем еще не угас совсем, не увял мужчина, а в его грузном, рыхлом теле есть еще силы. И хотя Марфе он был вовсе безразличен, ни взгляд его, ни улыбка, ни слова никак ее не задевали, не радовали, не волновали, а все равно ей было приятно.
Довольно долго сидели они вот так за столиком, лицом к лицу, неспешно, смакуя, пили кофе с печеньем и праздно болтали. Ни о чем. Просто так. Ради приятного времяпрепровождения. Ради того, чтобы оттянуть, отсрочить тот разговор, который привел сюда Марфу. И хотя Зимнов не знал, с чем пришла эта женщина, но догадывался, что пришла она по какой-то своей нужде, с очень важной и трудной просьбой.
Марфа внимательно вслушивалась в интонации собеседника, ловила взгляд Зимнова и никак не могла угадать, знает ли он, что с ней случилось. Этот вопрос занимал ее все больше и больше. Она уже почти не поддерживала разговор, лишь поддакивала да улыбалась. А он по-прежнему шутил, беззаботно и весело, рассказывал какие-то смешные истории и делал вид, что не замечает смятения женщины. Тогда Марфа решила пойти в лобовую. Заговорила сразу изменившимся, напряженным, глуховатым голосом:
— Не знаю, Геннадий Артемьевич, слышали вы…
— Слышал, — спокойно и буднично обронил он и легонько похлопал, нежно погладил ладошкой ее пристывшую к столешнице руку. — Все слышал, Марфа Яковлевна. Поразился, изумился, но…
Широко раскинул длинные руки, будто собираясь сграбастать Марфу в объятия, и, тут же уронив их на колени, участливо и мягко спросил:
— Чем могу вам помочь?
Вероятно, потому, что по возрасту Зимнов был лет на десять старше ее отца, что в его облике, не лишенном мужественности, отчетливо виделись доброта и непоказная порядочность, а в голосе и взгляде сквозило сочувствие, словом, потому что это был очень милый, уважаемый, поклоняющийся ей пожилой мужчина, а еще, наверно, потому, что сверх меры наболело на душе и боль эта искала выхода, Марфу вдруг потянуло исповедаться. Не стала прятать и давить это неожиданно вспыхнувшее желание. Опустив глаза, нервно комкая в руках бумажную салфетку, отрешенно и тихо заговорила: