Ему неожиданно вспомнилось, как он шипел Николаю: "Сдохни!".
Сбылось. Буквально день понадобился на исполнение желания, шестерёнки мироздания сцепились и закрутились в нужную сторону.
Возможно, вовсе и не Вовка, а он… навибрировал!
Перфилов наставил на себя палец, уткнул в кожу рядом с пупком
— Сдох…
— Гражданин, — в дверь стукнули. — Что у вас тихо?
— Вы дурак? — выдавил Перфилов и торопливо, словно сержант видел сквозь дверь, убрал палец. — Может я на унитазе сижу!
— Ну, извините, если так, — полицейский, судя по голосу, смутился. — Сидите, пожалуйста. А то тихо у вас.
— Спасибо за разрешение.
В окончание разговора Перфилов спустил воду. Сержант, кажется, убрался. Нет, тут и сдохнуть не дадут. Перфилов пополоскал руки и вышел в коридор. Затем, опомнившись, для достоверности брызнул в унитаз освежителем.
— Я всё, — сказал он, появляясь в комнате.
Полицейский молча указал на диван.
— Вы тоже можете, если что, — мстительно предложил Перфилов.
Сержант издал непонятный звук. Словно поперхнулся.
— Спасибо, не хочу.
Стукнула входная дверь.
Участковый, вернувшийся с конфиденциального разговора с соседом, выглядел озадаченным.
— Лёша, постой снаружи, пожалуйста, — попросил он сержанта.
— На лестничной? — спросил тот.
— Да, можешь сходить до ларька, ты же хотел. И мне сигарет прихвати.
— Кента?
— Да, пачку.
— Я мигом!
Сержант, нахлобучив кепи, стрелой вылетел из квартиры.
— Так, — участковый, оставшись с Перфиловым наедине, потискал папку, — мне тут ваш сосед…
— Вениамин Львович?
— Да, из квартиры напротив. Он тут мне рассказал про вас.
Перфилов почувствовал, что бледнеет.
— Про вибрации?
— И про это, — кивнул Синцов. — И про то, что вы ушли с новоселья за мальчиком. И про то, что вы женщинами не интересуетесь.
— А если я ничем не интересуюсь? — спросил Перфилов.
— Тогда мне вас жаль, — сказал Синцов. — Вениамин Львович убеждён, что вы как бы ходячее воплощение несчастий, распространяете негатив. Он считает, что вы, не в прямую, конечно, но повлияли на смерть Полуяркого.
Перфилов поиграл желваками.
— И вы ему верите?
— Нет. Я верю фактам. Есть труп. Будет акт судебно-медицинской экспертизы, появится повод для каких-то выводов. Хотя ваше поведение мне не видится поведением человека, у которого за душой всё чисто.
— Мы с Вениамином Львовичем тоже чуть не подрались.
— Он сообщил. Вы же учитель истории?
— Да.
— Вы очень буйный для учителя истории.
— Это официальное обвинение? — спросил Перфилов.
Синцов усмехнулся.
— Я вот что хочу вам сказать, Руслан Игоревич. Я к вам присмотрюсь. В тихом омуте… Есть, знаете, такая прослойка в социуме — одинокие, тихие, затюканные обстоятельствами люди. Учителя, разнорабочие, дворники, продавцы, у которых нет ни особого желания, ни возможностей к самореализации в профессии и вообще в жизни. Да… И тогда они находят себе хобби. Иногда безобидные, вполне рядовые, а иногда…
Участковый выразительно посмотрел на Перфилова.
— Вы верите, что если я наставлю на вас палец, — сказал Перфилов, — и скажу: "Сдохни!", то вы сдохнете?
— Нет. Но мне будет неприятно.
— Это всё, что я сделал Николаю.
— Хорошо. А мальчик?
Перфилов помедлил.
— Если хотите, мы сдружились.
— Ему шесть лет.
— Тогда вы можете спросить у него.
— Я спрошу. В любом случае, мне ещё придётся переговорить с его матерью, — Синцов сел в кресло. — А пока я, с вашего позволения, зафиксирую ваши же показания.
Он раскрыл папку и принялся заполнять уже наполовину исписанный листок.
— Она вам расскажет! — сказал Перфилов.
— Смотрите телевизор, — посоветовал участковый. — Звук только убавьте чуть-чуть.
— Вы уже предубеждены насчёт меня, — горько сказал Перфилов, выключив телевизор к чертям.
Синцов поднял голову.
— Чего вы переживаете, если ни в чём не виноваты?
— Не знаю. У вас было такое, когда всё, что с вами происходит, кажется каким-то бредом? Когда все составляют о вас какое-то мнение, чего-то непременно хотят, добиваются от вас каких-то слов или поступков и сами же их извращённо понимают? Будто вы и не сам живёте, а как шарик в механизме — перескакиваете с одной лопатки на другую по чужой воле?
— У меня есть начальство, — сказал Синцов, вновь окунаясь в бумаги, — и часто я действую по его воле.