Глава 14
Воздействие идеологии на массы в последнее десятилетие сталинского режима
При известии о капитуляции нацистской Германии в мае 1945 года одна работница московского Завода имени Фрунзе по фамилии Воронкова воскликнула: «Душа переполнена радостью. Я горда тем, что я русская, что мы работаем под руководством великого Сталина» [854]. Рабочий ортопедической фабрики Москвитин выразил свое отношение к победе примерно такими же словами: «В разгроме гитлеровской Германии, в спасении народов Европы от фашистской чумы сыграл великую историческую роль русский народ. Теперь, после войны, русский народ во главе с великим Сталиным идет в авангарде борьбы за организацию прочного и длительного мира» [855]. Победа заставила советских людей вспомнить и историю, о чем свидетельствует хотя бы высказывание, приписываемое стахановцу Бухарову с Машиностроительного завода имени Орджоникидзе, в котором он использовал метафору, встречавшуюся в одной из пьес, популярных во время войны: «Германские человекоубийцы несут теперь ответственность за свои злодеяния. Берлин третий раз отдает ключи от города нашим русским войскам» [856].
Картина общественного мнения в 1945 году, вырисовывающаяся на основе донесений осведомителей, говорит о том, что национал-большевистская пропаганда военного времени способствовала формированию у русских людей чувства национальной идентичности. Аналогичные сведения, полученные в 1950-1951 годы из самых разных источников — начиная с информационных сводок ответственных органов и кончая частными письмами, дневниками, воспоминаниями и интервью, — показывают, что, в отличие от середины 1930-х годов, к концу 1940-х уже очень многие могли внятно сформулировать свое понимание того, что значит быть представителем русского народа. Люди говорили о своей принадлежности к русской нации либо цветистым языком метафор («дружина русских воинов»), либо иносказательно — с помощью полумифических героических образов (Иван Сусанин), либо авторитетным тоном официального выступления («самая выдающаяся нация»). Так
что, если разобраться, ощущение своих русских корней служило в период развитого сталинизма гораздо более важным признаком национального самосознания, чем это представлялось до сих пор историкам [857].
Приведенные выше высказывания трех рядовых москвичей — Воронковой, Москвитина и Бухарова — достаточно полно характеризуют мировоззрение русских в конце войны. Оно представляло собой уже не просто сплав русского и советского самосознания, но было проникнуто уверенностью в исключительности своей нации. Несомненно, этому способствовал и произнесенный Сталиным в мае 1945 года панегирик русскому народу, его «ясному уму, стойкому характеру и терпению». Один из осведомителей передал московской парторганизации слова инженера авиационного завода Денисова: «Хорошо сказал товарищ Сталин о русском народе. Особенно глубоко тронули меня слова, где товарищ Сталин говорит об отношении русского народа к своему правительству, о твердости характера русского человека, о его выносливости. Действительно, только русские люди могли вынести такие тяжести войны и не дрогнуть перед смертельной опасностью». Инженер Завода № 836 Солейко, разделявший чувства Денисова, подхватил как сталинскую похвалу русскому народу, так и его мысль о том, что роль русских в победе над врагом не сопоставима с вкладом других народов СССР: «Выступление товарища Сталина вызвало у всех нас не только восхищение, но и гордость. Очень важно было подчеркнуть ведущую роль русской нации, которая сумела все свои черты и лучшие традиции передать другим национальностям Советского Союза и повести их за собой на разгром врага» [858]. Этот панегирик Сталина пользовался необыкновенной популярностью в массах и повторялся на разные лады во всех уголках страны вплоть до смерти диктатора в 1953 году. Имеются отдельные свидетельства того, что многие русские понимали руссоцентристский характер сталинского высказывания, знаменовавшего радикальный отход от идеалистических коммунистических воззрений, однако недовольство в связи с этим ощущали в основном лишь нерусские народности [859].
Хотя эти чувства национальной гордости были порождены, в первую очередь, окончившейся войной и мифом о ней, они были связаны и с исторической памятью народа. Это особенно ясно проявлялось, когда речь заходила об отношениях со странами Воеточной Европы, и с Польшей в особенности. После вооруженного конфликта между Советской Россией и Польшей в 1920 году советская пропаганда редко высказывалась об этой стране положительно. Хотя Польша была славянским государством и входила когда-то в состав Российской империи, в рамках советской массовой культуры после 1937 года подчеркивались прежде всего события трехсотлетней давности, когда Польша воевала с Москвой. С этой целью были мобилизованы такие классические произведения, как «Тарас Бульба» и «Иван Сусанин», а также современные, вроде «Богдана Хмельницкого» Корнейчука.
Поскольку отношение советских людей к их западному соседу сформировалось под влиянием образа Ивана Сусанина и воспоминаний о многовековой вражде, подписание в 1945 году союзнического договора с никому не известным временным польским правительством вызвало некоторое замешательство. Начальник цеха московского Завода № 15 Марченко предложил следующее объяснение: «Буржуазное правительство Польши на протяжении веков разжигало рознь между польским и русским народами. Временное польское правительство, включая договор о дружбе с Советским правительством, руководствовалось желаниями польского народа. Этот договор надолго закрепит дружбу русского и польского народов» [860]. Аналогичное мнение высказал сотрудник Театра Ленинского комсомола Фогель, также инстинктивно связавший воедино русское прошлое с советским настоящим:
«Товарищ Сталин говорил о пяти веках вражды с Польшей. Было проклятое слово на Руси: лях. Было ненавистное слово в Польше: москаль. Как враги появлялись поляки на Руси в смутное время и в рядах наполеоновских армий. Русский царизм безжалостно расстреливал население Варшавы, ссылал поляков на просторы Сибири. Но в памяти встает прекрасный пример человеческой и творческой дружбы двух великих славян — Пушкина и Мицкевича. И сейчас, какой гордостью должны наполниться сердца русских, советских людей, когда, опрокидывая хитроумные происки империалистической дипломатии, соединяются в такой естественной, в такой закономерно-исторической братской дружбе две великие славянские демократии, как бы оправдывая прозрение Пушкина в его стихах, обращенных к Мицкевичу» [861].
Мысль о том, что Пушкин предопределил примирение двух стран, представляется своеобразной, поскольку поэту, как известно, случалось высказывать и имперские амбиции, а объяснение гораздо легче найти в провозглашаемой Советским Союзом политике пролетарского интернационализма и дружбы народов. Народный артист РСФСР Озеров, выступая с речью в Большом театре, заявил: «Во второй четверти прошлого столетия великий русский поэт Пушкин в одном из своих стихотворений говорил: "Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? Вот вопрос". Прошло сто лет, и вопрос, поставленный Пушкиным, решился. Ныне славянские страны Болгария, Югославия, Чехословакия, Польша вместе с СССР сливаются на путях правды и справедливости, на путях прогресса и демократии в общий, единый, безбрежный и непреодолимый океан, через который переплыть и который одолеть не смогут никакие силы фашистского мракобесия» [862]. В словах Марченко, Фогеля и Озерова чувствуется романтическая вера, что СССР, Польшу и другие страны Восточной Европы объединяет их древнее общеславянское происхождение и что осуществлению мечты этих народов об объединении долго мешала политика, проводившаяся их правительствами. Эти панславянские настроения были отзвуком официальных заявлений, сопровождавших аннексию польской территории в 1939 году и воспроизведенных советской пропагандой в конце 1944– начале 1945 годов, когда Красная Армия шла победным маршем по Восточной Европе [863].
855
ЦАОДМ 4/39/88/767. Бригадир Бикодер, работавший на московском Заводе № 10, выразился по поводу вступления войск Красной Армии в Берлин еще более воинственно: «Сто лет Германия будет помнить, что с русскими шутить нельзя». Аналогичные чувства высказал котельный машинист завода «Борец» Носков — см.: ЦАОДМ 4/39/88/74, 37-38.
856
ЦАОДМ 4/39/88/73-74. Студенты также проводили параллель между вступлением русских войск в Берлин во время Семилетней войны и взятием Берлина в 1945 году; см.: ГАРФ 2306/70/3252/46. О пьесе «Ключи от Берлина» см. гл. 9, прим. 43.
857
См., например: Е. Ю. Зубкова. Мир мнений советского человека, 1945-1948: По материалам ЦК ВКП (б)//Отечественная история. 1998. № 3, 4. С. 25-39, 99-108; Зубкова. Послевоенное советское общество: Политика и повседневность, 1945-1953. М., 2000; Kees Boterbloem. Life and Death under Stalin: Kalinin Province, 1945-1953. Montreal , 1999. . Особ. chap. 4; Amir Zweiner. The Making of a Dominant Myth: The Second World War and the Construction of Political Idenities within the Soviet Polity // Russian Review. 1996. Vol. 55. № 4. P. 638-660; Sheila Fitzpatrick. Postwar Soviet Society: The return to Normalcy’, 1945-1953//The Impact of World War II on the Soviet Union/Ed. by Susan J. Linz. Princeton, 1985. P. 129-156.
858
ЦАОДМ 3/61/46/135-136, опубл. в: Москва послевоенная, 1945-1947: Архивные документы и материалы. М., 2000. С. 52-53.
859
Необходимо признать, что выражение какого-либо недовольства «связи со словами Сталина было крайне редким, и к тому же у осведомителей, возможно, имелись причины приписать его гражданам нерусских национальностей. Тем не менее, ответственный сотрудник одной из типографий Пасманник заметил партийному работнику Янушпольской: «Меня удивляет, что товарищ Сталин, который всегда подчеркивал значение интернационализма в нашей стране, теперь особо выделил русский народ», инженер Эпштейн, работавший в народном комиссариате по электрификации, выразил озабоченность тем, «как бы оценка товарищем Сталиным русского народа в Отечественной войне не привела к зазнайству и противопоставлению одной нации другой». Интересны также высказывания рабочих завода «Станколит»: «Непонятно, почему только о русском народе говорил товарищ Сталин, а ведь украинский, белорусский и другие народы переносили большие трудности и героически боролись с врагом». См.: ЦАОДМ 3/61/46/135-136, опубл. в: Москва военная. С. 53. Имелись и Другие возражения — как со стороны убежденных коммунистов вроде З. Бенцкович-Лигетти, жены венгерского революционера Кароя Лигетти, так и других граждан — например, учителя из Свердловска А. С. Ладейщикова, которого беспокоил вопрос, не слишком ли сближается Сталин, подчеркивая «терпение» русского народа, со славянофильским наследием XIХ века, почвенничеством Достоевского и толстовской идеализацией крестьянства. См.: НА ИРИ РАН 14/11/6-9; Г. Д. Бурдей. Историк и война, 1941-1945. Саратов, 1991. С. 196-199.
861
ЦАОДМ 4/39/88/34. Фраза о «пяти веках вражды», по-видимому, заимствована у Сталина; см.: Речь тов. И. В. Сталина при подписании при подписании договора о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве между Советским Союзом и Польской республикой (21 апреля 1945 г.) // О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1946. С. 182-184.
862
ЦАОДМ 4/37/88/33. Цитата взята из стихотворения Пушкина «Клеветникам России» (1831), в котором поэт поддерживает подавление восстания, вспыхнувшего в то время в Польше.
863
О довоенном панславизме см.: Jan Т. Gross. Revolution from Abroad: the Soviet Conquest of Poland 's Western Ukraine and Western Belorussia . Princeton , 1988; Eva Thompson. Soviet Russian Writers and the Soviet Invasion of Poland in September 1939//The Search for Self-Definition in Russian Literature. Houston, 1991. C. 158-166; A, M. Дубровский. «Весь славянский мир должен объединиться»: Идея славянского единства в идеологии ВКП (б) в 1930-1940-х гг. //Проблемы славяноведения: Сборник научных статей и материалов. Вып. 1. Брянск, 2000. С. 195-209. Идея панславизма была встречена народными массами с энтузиазмом — хотя и быстро угасшем. Старкова, работница Завода № 18 Москворецкого района столицы, сказала о договоре с Югославией, что он «как молот ударит по голове фашистских банд, никогда больше славянские народы не допустят новой агрессии со стороны Германии». Когда неделю спустя был подписан еще один договор, прядильщица Краснохолмского камвольного комбината Мишукова и начальник цеха Завода № 381 Демьяновский были единодушны в своих чувствах: «Стремление немцев уничтожить славянские народы потерпело крах. Сталинская национальная политика ведет к объединению и дружбе все славянские народы». Аналогичные мысли высказывали и другие московские рабочие: Рыбаков, трудившийся на Заводе № 70, Дубнецкий — на Моторостроительном заводе, Кирсанов — на инструментальной фабрике и Сомов — на вагоноремонтном заводе «СВАРЗ». См.: ЦАОДМ 4/39/88/6, 12, 31-33, 98-99.