Таковы факты международной внешней политики. Но что же мы видим во внутренней жизни всех перечисленных народов и государств, которые боролись перед глазами нашими с 1859 до 89 года? (Я пропускаю здесь нашу войну с Турцией{7}, которая была тоже более племенного, чем религиозного или чисто государственного характера, о ней надо говорить особо.)
Все эти нации, все эти государства, все эти общества сделали за эти 30 лет огромные шаги на пути эгалитарного либерализма, демократизации, равноправности, на пути внутреннего смешения классов, властей, провинций, обычаев, законов и т. д. И в то же время они все много «преуспели» на пути большего сходства с другими государствами и другими обществами. Все общества Запада за эти 30 лет больше стали похожи друг на друга, чем были прежде.
Местами более против прежнего крупная, а местами более против прежнего чистая группировка государственности по племенам и нациям есть поэтому не что иное, как поразительная по силе и ясности своей подготовка к переходу в государство космополитическое, сперва всеевропейское, а потом, быть может, и всемирное!
Это ужасно! Но еще ужаснее, по-моему, то, что у нас в России до сих пор никто этого не видит и не хочет понять…
«Кто хорошо распознает болезнь, тот хорошо ее лечит», – говорит старая медицинская поговорка…
Попытаемся же скорее, пока еще не поздно, распознать внимательно и смело тот недуг, которым страждет Запад; попытаемся распознать его во всех его видоизменениях и нередко обманчивых формах… И тогда только, когда мы, с трепетом пророческого страха за свою дорогую родину и с мужеством неизменной решимости, взглянем печальной истине прямо в глаза, тогда только мы будем в силах судить, во-первых, не болеем ли и мы, русские, тою же таинственною и сложною болезнью, которая губит Западную Европу – неорганически, так сказать, все в ней равняя, – а во-вторых, далеко ли зашло у нас это самое разложение и есть ли нам надежда на исцеление – и как, и когда! Ведь и у нас на востоке Европы идея либерального панславизма тлеет под пеплом… Как с ней быть? И отказаться нам от нее невозможно, невыгодно, и опасаться ее необходимо по аналогии.
Поэтому прежде всего, я говорю, надо внимательно и подробно проследить эту племенную идею во всех ее проявлениях.
III
Поговорим теперь подробнее об Италии и о тех плодах, которые созрели в этой классической стране на почве национальной политики.
Италия еще в 1-й половине этого века славилась и своеобразием, и разнообразием своим. Близкая по племенному составу и языку к Франции и Испании, она весьма резко отличалась от них законами, духом, нравами, обычаями и т. п. Добродушная патриархальность и дикая жестокость, беспорядок и поэзия, наивность и лукавство, пламенная набожность и тонкий разврат, глубокая старина и вспышки крайне революционного духа – все это сочеталось тогда в жизни разъединенной и отчасти порабощенной Италии самым оригинальным образом. И кого же она тогда не вдохновляла?!
Байрон, гениальным инстинктом прозревавший грядущее демократическое опошление более цивилизованных стран Европы, бежал из них в запущенные сады Испании, Италии и Турции – там ему дышалось легче!