Следующий вражеский снаряд летит точнее, не прямо на нас, но рванет где-то рядом, поэтому я командую:
— Ложись! — и падаю сам на сухую землю, покрытую желтоватой, затоптанной травой.
Резким, хлестким взрывом позади нас метрах в пятидесяти подбрасывает комья коричневой земли. Я встаю и смотрю на воронку, из которой поднимается сизоватый то ли дым, то ли пар, после чего отряхиваю прилипшие травинки и приказываю продолжить стрельбу.
Не успеваем сделать выстрел, как слышим полет сразу четырех вражеских снарядов. Они ложатся с перелетом, примерно посередине между первым и вторым. Видимо, вражеский командир решил, что мы именно там. Срабатывает алгоритм: перелет-недолет-цель. Только вот иногда недолет — тоже перелет.
Подполковник Шкадышек, видимо, определил примерное место, где стоит вражеская батарея, передал новые целеуказания для первой пушки нашей батареи, в то время как остальные семь продолжили вести огонь шрапнелью по наступающей вражеской пехоте. Недолет, перелет — и всей батареей залпом по пять снарядов, а потом еще по три. Больше к нам не прилетало, и вражеская пехота отступила.
— Отдыхаем, — тихо говорю я.
Кто-то из солдат ложится на землю и смотрит в голубое небо, по которому ползут плотные комки манной каши; кто-то садится и сворачивает из газеты и махорки самокрутку «козья ножка» — воронку с табаком, пустой острый конец которой сгибает, чтобы получилась трубочка, и слюнявит, склеивая; кто-то достает сухарь и начинает стачивать быстро, по-мышиному. Заряжающий ближней ко мне трехдюймовки поддевает шестом стреляные гильзы и откидывает подальше, чтобы не мешались под ногами.
Я достаю швейцарские золотые карманные часы «Патек Филипп», подаренные женой перед отъездом на войну, открывая крышку, на которой сверху круг из синей эмали с золотыми звездочками. Уже второй час дня. А вроде совсем недавно завтракали. Сразу появляется желание что-нибудь съесть. Иду в блиндаж за галетами. Возле самого входа слышу за спиной голос телефониста, отвечающего на вызов, разворачиваюсь и возвращаюсь к пушкам. Бойцы расчетов бросают свои дела, «бычкуют» «козьи ножки», занимают позиции по боевому расписанию. Продолжаем трудиться.
К утру пятого дня австро-венгры выдохлись. Мы, как обычно, приготовились к стрельбе, но команд не последовало. Прождав с час, расслабились, разбрелись по территории батареи.
После полудня пришел подполковник Шкадышек и рассказал, что генерал-майор Деникин приказал пехоте построиться в походную колонну, развернуть флаги и, без поддержки артиллерии, под барабанный бой пойти в атаку. Наши враги не смотрели фильм «Чапаев», понятия не имели, что такое психическая атака, поэтому нервишки у них сдали. Практически без боя Четвертая «Железная» стрелковая бригада, в очередной раз оправдав свое название, прорвала вражеские боевые порядки и захватила село Горный Лужек, где находился штаб группы эрцгерцога Йосифа Августа. В доме на столе стояли фарфоровые чашки с его вензелями и еще теплым кофе, который с удовольствием выпили победители.
151
Австро-венгерская армия удрала за реку Сан, потеряв более трехсот тысяч солдат, из которых около ста тысяч попали в плен, и более четырехсот пушек. Этот показатель все еще в ходу с времен Средневековья. Через пару десятков лет его сменит количество уничтоженных или захваченных танков и самолетов. Каковы были наши потери, никто не сообщал, но тоже не малые, особенно в пехоте. В Четвертом артиллерийском дивизионе погибли девять и получили ранения тридцать три человека.
Неделю мы простояли в предгорной деревне Пемете, населенной наполовину русинами, на треть ашкенази и одну пятую венграми. Первые говорили на русском языке. Никаких украинцев здесь, неподалеку от Львова, не было. Вторые попали сюда, сбежав из немецкой Силезии, потому что там только старшему сыну в иудейской семье разрешалось вступать в брак и иметь детей. Сперва крестьяне шарахались от солдат, хотя мы, в отличие от венгерских гонведов, скот и птицу у них не отбирали. Впрочем, к тому времени уже нечем было поживиться: всё съели до нас. Крестьяне голодали. Наши солдаты начали подкармливать детишек, к которым вскоре присоединились женщины и старики. Пытались и мужчины пристроиться к халяве, но их отгоняли пинками и прикладами. Утром и вечером у полевой кухни выстраивались две очереди: солдаты с котелками и аборигены с мисками. Кашевар уменьшал порции первым, чтобы хватило и вторым. Никто не возмущался. Подавляющая часть русских солдат была из крестьян, не понаслышке знавших, что такое голод.