— Сдайте оружие, — потребовал гардеробщик и, заметив мой удивленный взгляд, объяснил: — Приказ командующего армией.
Отдал ему люггер, получил два номерка и зашел в зал, который был небольшим, на двенадцать четырехместных столиков. За каждым сидели не меньше трех человек, по большей части штабные офицеры с дамами легкого поведения. На меня, фронтовика с «Георгием», мужчины смотрели, как на врага, женщины — с меркантильным интересом: приехавшие с передовой тратят деньги щедрее. Я занял свободный столик. Тощий официант во фраке, напоминавший скворца после весеннего перелета, дал мне меню в картонной обложке и всего на двух страницах, причем на второй была карта вин. Выбирать там особо не из чего, поэтому я хотел уже сделать заказ, но тут ко мне подошел офицер, стройный, высокий, с бравыми усами, в казачьей форме с орденом Святого Георгия четвертой степени слева ниже газырей, но с погонами военного летчика — красные с серой полосой и кантом, желтыми «3 ПЛ» в нижней трети и в верхней эмблема в виде черненого серебряного двуглавого орла с короной выше и между ними, медальном на груди «Н II (Николай Второй)» и в лапах держит пропеллер, меч и бомбу.
— Извините, господин штабс-капитан, вы не учились в Одесской авиашколе? — обратился он.
— Было дело, господин есаул Ткачев, — весело ответил я, вставая.
Он облапил меня, как лучшего друга, и, дыша свежим перегаром, признался:
— Смотрю, он не он⁈ В форме совсем по-другому выглядите!
— А вы не изменились! Разве что погоны! — пошутил я.
— Пойдем за наш столик, — позвал он и потащил за собой, не дожидаясь согласия.
Они сидели втроем. Все военные летчики, только два других — молодые хорунжие Наследышев и Шевырев, три месяца назад закончившие Севастопольскую офицерскую школу авиации. Мы сразу перешли на «ты». Я заказал для всех графин дорогой водки «Смирнов» и бутылку крымского бордо (ничего лучше не было), а себе соленую севрюгу, говяжью отбивную, жареную курицу и двойную порцию мороженого, которое на фронте стало для меня символом мирной жизни.
Пока ждали заказ, есаул спросил:
— Почему служишь в артиллерии, а не авиации?
— Меня призвали из запаса по мобилизации, как подпоручика артиллерии. Никто не предлагал пойти в авиацию, — ответил я.
На самом деле мне тогда хотелось приобрести боевой опыт стрельбы из нарезной пушки, что, как теперь знаю, пригодиться и в прошлом для гладкоствольной. Авиации раньше не было, если не считать дельтапланы синоби.
— Слушай, переводись в мой третий полевой отряд. По штату должно быть пять летчиков, а нас всего трое, — предложил он.
— Да я бы с удовольствием, но кто разрешит⁈ — попытался отбиться, не сразу поняв, какие выгоды несет служба в авиации.
— Утром сходим в штаб, и я все улажу, — пообещал он. — Ты же готовый пилот и Георгиевский кавалер! Такому не откажут!
И я подумал, а почему нет⁈ По крайней мере, спать буду не в блиндаже и питаться нормально. К тому же, появится возможность улететь далеко от войны, не пересекая моря.
156
При всём при том, что большая часть старших командиров плохо представляют, как надо использовать авиацию, ставя порой перед ней невыполнимые задачи, отношение к летчикам предельно позитивное. Они обитатели небес, которым позволено многое из того, что запрещено другим, и пойти им навстречу — долг и честь каждого офицера. Тем более, что просьба плевая — перевести какого-то штабс-капитана артиллерии в летчики. Процесс был тут же согласован с начальником корпуса генералом от инфантерии Берхманом, который лично наложил резолюцию на мой рапорт о переводе в Севастопольскую офицерскую школу авиации. Я ведь вернусь служить к ним, но в другой, более важной роли. Артиллеристов выпускают два училища по несколько сотен каждый год, замену мне быстро найдут. Запрещено отправлять в школу старших офицеров, начиная с капитана.
Сделав все остальные дела, нагрузив вьючных лошадей покупками и получив в попутчики замену — подпоручика Адрича, закончившего летом Константиновское артиллерийское училище, мы отправились через день в Первый дивизион. У меня потрескивала голова, потому что вечером посидел с компанией летчиков в ресторане. Если они летают так же, как пьют, тогда смерть немецким оккупантам.