— У меня дурная привычка лезть, куда не следует! — ответил я как бы в шутку.
— Всем бы такую! — пожелал подполковник Стаматьев, после чего крикнул адъютанту: — Господин поручик, прикажите, чтобы нам чай принесли! — и посплетничал: — Ни на что другое больше не годится. Родственник моего предшественника.
— Здесь от него меньше вреда, чем на фронте, — предположил я.
— Так же подумал, поэтому не отправляю в строевую часть, — признался Харлампий Федорович: — Ну, рассказывайте, дорогой мой, где воевали, за что награждены?
Рассказывал я пару часов, но несколько раз нас прерывали офицеры, приходившие по делам. Выдули чая по пять стаканов с пирожками с ливером, которые испекли под руководством жены хозяина кабинета, сопровождавшей мужа в горе и радости, жившей в доме, построенном для персонала на хуторе Александро-Михайловка. Впрочем, там уже появилась церковь, так что населенный пункт стал селом. Само собой, никаких проблем с включением меня в группу не было.
— Это им надо будет нагонять вас! — решил подполковник Стаматьев. — Кстати, если не затруднит, прочтите им ту лекцию, что нам в Одессе.
Конечно, не затруднит. Болтать — не под артиллерийским обстрелом находиться в мороз.
158
Обучение в Севастопольской офицерской школе авиации сильно отличалось от Одесской, где из нас делали всего лишь пилотов. Да и авиация развивается быстро. В Одессе мы учились взлетать, делать «восьмерку» или «квадрат» и садиться. За четыре года появилось много нового, начиная с фигур высшего пилотажа: «петля» Нестерова, которую позже назовут «мертвой»; «бочка» — поворот на триста шестьдесят градусов вокруг горизонтальной оси, не меняя направление; «иммельман» — боевой разворот с полубочкой в конце полупетли, названный в честь немецкого летчика, впервые исполнившего в прошлом году; «переворот» — наклон на сто восемьдесят градусов и возвращение в горизонтальное положение, когда окажешься на обратном курсе. Кстати, во время своей лекции я соврал, что рассчитал полет аэроплана во время «штопора» и пришел к выводу, что из него можно выйти. Мол, пока не знаю, как это сделать, но попробую, когда наберусь опыта. Пока что «штопор» — синоним слова «конец», причем в крайнем эмоциональном варианте, а в будущем станет обычной фигурой высшего пилотажа. Мои слова, как, впрочем, почти вся лекция, вызвали бурный интерес не только у курсантов, но и у инструкторов.
Учились пять дней в неделю. Нам читали лекции по теории авиации, двигателям внутреннего сгорания, топография, баллистике и основам бомбометания, фотографической топографии и аэрологическому наблюдению. Во время полетов отрабатывали ведение разведки; фотографирование с помощью аппарата закрепленного снизу и приводимого в действие шнуром; бомбометание с использованием обычных ручных гранат или фугасных каплевидных бомб со стабилизатором весом от десяти фунтов до двух пудов, придуманных капитаном Орановским, которые подвешивали сбоку к борту возле кабины, чтобы летчик мог опустить руку и развязать веревку; стрельбу из неподвижно закрепленного пулемета через винт, для чего на старых моделях на лопастях были с внутренней стороны металлические треугольные, острой гранью вверх, отсекатели, отбивавшие пули, из-за чего падала скорость аэроплана и приходилось часто ремонтировать, а на новых появились синхронизаторы, правда, не шибко надежные, поэтому защиту не убирали. У летчика-наблюдателя (лётнаба), как называли второго члена экипажа, сидевшего позади пилота, был ручной пулемет «льюис», или карабин, или маузер, позволявшие стрелять назад или вбок.
Первые два месяца летали мы часто, в день до трех раз, но не долго, минут по десять, потому что главным было научиться взлетать и, что важнее, садиться. Затем стали реже, но дольше, до получаса и с выполнением военных задач. Признаюсь честно, это было настолько интересно, что я на время отложил планы по дезертирству.
В авиашколе были сто пятьдесят восемь аэропланов разных типов: «фарманы» разных моделей (больше всего), «мораны», «ньюпоры», «вуазены» и один «с(икорский)-16». Само собой, мое сердце лежало к последнему. Я знал, что самолеты и вертолеты Сикорского будут самыми лучшими, надежными. Кстати, авиаконструктору всего двадцать семь лет. «С-16» был легким, маневренным бипланом с французским девятицилиндровым двигателем «рона» мощностью восемьдесят лошадиных сил, разгонявшем до ста сорока пяти километров в час с одним летчиком и ста двадцати пяти с двумя. Управлялся не рукояткой, а, как и в четырехмоторном бомбардировщике «Илья Муромец», литым алюминиевым штурвалом и бронзовыми педалями, и горизонтальное управление осуществлялось с помощью элеронов, а не гошированием, как на аэропланах других конструкторов. Слева от сидения пилота над капотом был установлен пулемет «виккерс» (упрощенный «максим»), а коробка с матерчатой лентой стояла у ног.