На самом деле махнул не я, а начальник школы подполковник Стаматьев, которому не нужен был «с-16» в единственном экземпляре. Аэропланы постоянно ломались, их каннибалили для ремонта однотипных. Я должен был получить в Одессе на авиационном заводе Анатры собранный там из французских комплектов моноплан «моран-парасоль», получивший вторую часть названия из-за того, что широкое крыло было над кабиной, закрывая ее сверху, как зонтик. Двигатели и тактико-технические данные у аэропланов были похожие, но Сикорский сделал, по моему мнению, более надежную и маневренную машину. Поскольку летать мне, согласился на обмен, отправившись на фронт на подержанном «с-16», а в Севастопольскую авиашколу перегнали новый «моран-парасоль».
— Летай, на чем хочешь! — махнул рукой командир дивизиона.
Согласно инструкции, спущенной сверху, каждому летчику полагалось проводить в воздухе не более трех часов в день и четырех раз в неделю. Видимо, какой-то штабной очень ценил нас или аэропланы, которые стоили дорого («с-16» — девять с половиной тысяч рубелей) и ломались часто. На самом деле летали каждый день и порой по два раза.
Первый мой боевой полет был разведывательным дальним, то есть более пятнадцати километров. Мои коллеги обнаружили позавчера скопление железнодорожных эшелонов на станции Иваничи. Командование сомневалось, так ли это. Мне приказано проверить и сфотографировать, если подтвердится.
Еще двадцать четвертого мая, до моего прибытия, Юго-Западный фронт перешел в наступление, которое сейчас называют Луцким прорывом, а в учебники истории войдет Брусиловским в честь нынешнего военачальника, сменившего вялого генерала от артиллерии Иванова. Начальником Восьмой армии стал генерал-лейтенант Каледин.
Вылетел я с аэродрома Луцка, недавно отбитого у австро-венгров. День теплый, летний, но поверх кителя у меня кожаная куртка. Не потому, что холодно, а чтобы маслом не заляпало парадную форму. Типа примета у меня такая — быть при параде. Еще есть типа талисман — сагайдак с луком и стрелами. Вдобавок в нем все ценные вещи, которые не хотелось бы потерять. Мало ли, вдруг приземлюсь на вражеской территории⁈
Мой аэроплан медленно набирает высоту. Потолок у него три с половиной километра, а поднимается на каждую тысячу за восемь минуту. Низко летать не рекомендуется. Могут сбить свои и чужие. Народ внизу простой, плохо разбирается, где чей, стреляет по всем. Зенитные пушки уже есть. В нашей армии это трехдюймовка на тумбовом лафете, стреляющая шрапнелью.
Я пролетаю над нашими окопами. Какой-то солдат машет мне рукой. Я покачиваю крыльями. Обоим приятно. По другую сторону линии фронта в меня стреляют из винтовок. Я показываю им средний палец. Не видят, конечно, но мне приятно. Нынешняя авиация прививает летчикам чувство безнаказанности и самодовольства.
Станции Иваничи с высоты три километра кажется маленькой. Каменные одноэтажные домики с зелеными крышами напоминают кубики из детского конструктора. На четырех путях стоит по эшелону, из которых выгружаются солдаты и лошади. Видимо, прибыла кавалерийская часть, скорее всего, бригада. Я делаю один снимок, второй. После чего разворачиваюсь и, следуя строго над железнодорожным полотном, отвязываю, дернув конец морского узла, обе двухфунтовые бомбы с правого борта, а потом с левого. Они падают не прямо вниз, а по кривой — вперед и вниз. Пока долетят до земли, я миную это место. Промахнуться трудно, потому что цель длинная. Успеваю сделать еще один снимок. Опять разворачиваюсь и делаю следующие два, которые более интересные, потому что горят два вагона, рядом с которыми лежат убитые или раненые люди и между эшелонами и рядом со станцией носятся испуганные лошади. Даже если мои разведданные не пригодятся, а это, как мне пожаловался есаул Ткачев, бывает слишком часто, я не зря слетал.
160
Как рассказали взятые через три дня пленные, австро-венгры перекинули из Италии две дивизии и немцы с Западного фронта еще две, чтобы сдержать наступление Юго-Западного фронта. Меня послали сфотографировать железнодорожную станцию в городе Владимире-Волынском, оккупированном врагами, чтобы проверить их показания. На этот раз я с летчиком-наблюдателем подпоручиком Медницким — двадцатиоднолетним выпускником Михайловского артиллерийского училища, который сразу после окончания попросился в авиацию. Он темноволос и кареглаз, но лицо типично славянское. Болтлив не в меру, поэтому я часто делаю вид, что не слышу его из-за работы двигателя. Обычно офицеров обучают на наблюдателей, потому что это легче, быстрее и нужно образование не ниже гимназии (ремесленного училища) для чтения карт и особенно для составления правильных отчетов. Пилотом, типа кучером, может быть унтер-офицер, вольноопределяющийся или вольнонаемный. Мне лётнаб ни к чему, ломает мои планы, но отказаться не могу.