173
В начале лета я прочитал в двух кантонских ежедневных газетах, на которые подписался с начала года, «Женевском журнале» и «Почте» объявление о конкурсе на должность профессора химии в Женевском университете. К тому времени мне уже скучно было сидеть без дела, решал, не открыть ли завод по производству удобрений или электрической бытовой техники, но лень бунтовала, убеждала не грузиться проблемами, денег и так хватает. Я позвонил по указанному телефону, договорился о встрече на следующий день. Не примут, так хоть совершу экскурсию по университету.
К главному корпусу с двухэтажной центральной частью и двумя трехэтажными крыльями вела дорожка из щебенки между двумя зелеными, недавно подстриженными газонами, от которых пахло арбузами. Посередине нее стоял высокий белый каменный монумент с позеленевшим от тоски бюстом реформатора Жана Кальвина, основателя и первого ректора. Центральная часть здания была с высоким крыльцом, к которому вела широкая лестница. Три входных двери, но пользовались только центральной.
Внутри тихо, пусто, легкий запах пересохшей древесины. Каникулы, однако. Я поднялся по широкой каменной лестнице на второй этаж к кабинету ректора, перед которым в приемной сидела молодая девушка в темном платье с рукавами по локоть, по швейцарским меркам симпатичная, и что-то малевала на листе бумаги.
— Вы на собеседование? — удивленно спросила она после обмена приветствиями.
— Да, — ответил я.
— Подождите, сейчас подойдет заведующий кафедрой химии Люк Болье, и ректор примет вас, — попросила секретарша и показала на три стула у стены напротив ее стола,
— А что вас удивило? — поинтересовался я, сев на довольно таки мягкий стул, потому что, как мне казалось ранее, швейцарцы обожают сидеть на твердом, и положив черную кожаную папку с документами на колени.
— Вы так молоды. У нас все профессора старше сорока лет, — призналась она.
— Я стал в двадцать пять лет. Был самым молодым в Императорском Новороссийском университете, — похвастался я и поинтересовался: — А куда делся предшественник?
— Оба перешли в Бернский университет, там платят больше, — сообщила она.
В этот момент в приемную зашел, судя по радостной реакции секретарши, Люк Болье — высокий худой мужчина лет под шестьдесят в строгом черном костюме-тройке и коричневом галстуке. Лицо костистое и морщинистое. Голова, усы и бородка седые. Мне говорили, что раньше швейцарские профессора не имела права носить бороду. Лет пятьдесят назад это правило отменили, но ученые все равно придерживались его. Как вижу, не все. Вошедший посмотрел на меня сверху вниз во всех смыслах слова, поздоровался сухо.
— Это вы претендуете на место профессора химии? — задал он вопрос таким тоном, словно решил, что его разыгрывают.
— А вы, как я понял, заведующий кафедрой химии? — в тон ему ответил я вопросом на вопрос.
— Заходите, месье! — пригласила нас секретарша.
Ректор Френсис де Крю выглядел на несколько лет моложе декана, был невысок, темно-рус с проседью и лысым теменем, как у монаха, круглолиц, носат, румянощек. На среднем пальце правой руки массивный золотой перстень с аметистом — синевато-розовой разновидностью кварца. Сидел он за Т-образным столом, «шляпка» которого была длиннее «ножки». На столешнице по правую руку стояла массивная бронзовая чернильница в виде собаки с уткой в зубах, с двумя емкостями для чернил с открытыми крышечками и тремя стаканчиками, в одном из которых стояли две ручки, синяя и красная, в двух остальных по несколько карандашей разных цветов. Я еще подумал, что такая тяжелая вещица нужна, чтобы отбиться от назойливого гостя. На меня ректор, который был ниже на полголовы, посмотрел снизу вверх, как сверху вниз. После чего предложил нам занять места по разные стороны стола.
Я сел за дальней, достал из папки и положил перед ректором дипломы об окончании университета и присвоении докторской степени с нотариально заверенными переводами на французский и список своих научных трудов с указанием, где и когда были опубликованы. Журналы с публикациями были со мной, но пока не предлагал. Все равно мои собеседник не понимают по-русски.