Конечно, мне было любопытно, из–за чего эти люди так разругались, что даже похороны не помешали хотя бы временному перемирию. Если уж цыгане решили выяснять отношения в храме, значит, кто–то кого–то действительно допек. Да только кто же из них об этом расскажет, цыгане не любят посвящать в свои дела посторонних.
Но уже через несколько дней, буквально в течение следующей недели, я вновь увидел в церкви тех недавних возмутителей, чье присутствие на похоронах не потерпели остальные. Среди этих людей был и мальчик лет пятнадцати, именно его тогда толкнули в плечо. Мальчик стоял напротив и рассматривал меня с нескрываемым любопытством. В его глазах было столько детской непосредственности, что я решил заговорить с ним и выяснить, чем этот забавный на вид мальчишка мог насолить такому числу взрослых серьезных цыган. А тот, словно ждал моего вопроса, и стоило только с ним заговорить, как и он в свою очередь излил на меня целый поток вопросов, от самых простых и смешных до таких, ответить на которые можно только имея богословскую подготовку.
Метя, так звали мальчика, рассказал, что их семья, будучи родственной с местными цыганами, жила в одном из городов соседней с нами области. В их семье некоторое время назад покончил с собой молодой мужчина. Его привезли к нам и похоронили на старом городском кладбище. Понятно, что отпевать его никто не отпевал, так как руки он наложил на себя сам, да еще и по пьяному делу, а пьянство причина только усугубляющая. Время шло, и о нем пора было бы уже и забыть, да не тут–то было.
Где–то по прошествии полугола стал он являться во снах к местным цыганам. А явившись, всякий раз предупреждал:
— На днях один из вас умрет, — и он называл имя жертвы.
Непонятно каким образом, но и Метя, независимо от других, узнавал о предстоящей кому-то из цыган кончине, и ни разу не ошибся. Кстати, Метя знал и о близкой смерти женщин, что разбились в той аварии. Но самое страшное, чуть ли не в день их гибели, удавленник снова явился и указал уже на девочку–подростка, единственного ребенка в одной из семей…
Здесь уже цыгане не выдержали и взорвались, поставив Метиным родственникам ультиматум: или они всеми правдами и неправдами добиваются разрешения на отпевание самоубийцы, или цыгане сами выкопают его тело и сожгут где-нибудь за городом. Короче, достал он их своими предсказаниями, и не просто достал, но и окончательно запугал.
Родственник, даже если он и самоубийца, не перестает быть родным человеком, и никому не хочется, чтобы его тело сожгли, словно упыря какого.
— Батюшка, — спрашивают меня Метины сродники, — что нужно для того, чтобы ты отпел нашего самоубийцу? Давай так, мы дадим тебе много денег, а ты отпоешь его нам без всякой суеты.
Разумеется, я отказался. И не потому, что знаю: если цыган тебе обещает много денег, — значит, гарантированно обманет, а из–за того, что никакой священник не станет отпевать самоубийцу. И вопрос о деньгах, сколько бы их ни сулили, в таком случае вообще никем даже рассматриваться не будет.
— Цыгане, вы должны ехать в епархиальное управление той епархии, к которой формально принадлежал ваш самоубийца и привезти разрешение на его заочное отпевание, а дадут его вам только в том случае, если вы будете иметь на руках справки от врачей, что ваш сродник был психически болен.
Будучи уверенным, что такого разрешения им никак не добиться, я уже стал было забывать об этой истории. И забыл бы, если недели через две передо мной не стоял бы Метя с группой сродников и не размахивал перед моим носом самым что ни на есть настоящим разрешением на отпевание с оттиском печати управления соседней с нами епархией.
— Цыгане, как вам это удалось?
— О, батюшка, — явно гордясь собою, заговорил юноша, — сперва мы съездили в нашу городскую психушку, там познакомились с одним хорошим человеком, и он нам помог (за небольшие деньги). Так что мы за тобой, собирайся и едем на кладбище.
Метя, откровенно рассказывая мне о своем прохиндействе, даже и допустить не мог, что я, узнав об обмане, отпевать самоубийцу все одно не стану, и никакая бумажка для меня в таком случае не авторитет.
Только спорить с цыганами и доказывать им, что они неправы в таком случае, — дело совершенно бесперспективное. Бумага на руках и, чувствуя свою формальную правоту, они тебя и из постели выдернут. Потому я не стал спорить, и согласился ехать на старое кладбище. Еду, а сам еще толком не знаю, что буду делать. То, что не стану отпевать, это понятно, но и проблему несчастной семьи нужно было как–то решать. Обстоятельства загнали людей в угол, и без моего участия им уже было не обойтись.