Этот принцип типа как единственной в своем роде абсолютной и конкретной идентичности, как исполненности мифа Гитлер старательно обосновывает — впрочем, на скорую руку, так как ему совсем недосуг прибегать к настоящему позитивистскому обоснованию — на примере животных разных видов, которые совокупляются исключительно внутри одного вида, типа, тогда как всякие «незаконнорожденные» твари оказываются «дегенератами».
В этом отношении важно обратить внимание на то, что евреи — это не только дурная раса, не только неполноценный тип, еврей — это антитип, как нельзя более незаконнорожденный. У него нет собственной культуры, говорит Гитлер, и даже нет собственной религии, ибо монотеизм ему предшествует. У еврея нет Seelengestalt (формы или фигуры души) и потому нет Rassengestalt (формы или фигуры расы): его форма бесформенна. Это человек абстрактной универсальности, противостоящей единственной в своем роде и конкретной идентичности. Вот почему, как уточняет Розенберг, еврей — не антипод германца, но его «противоречие», что, конечно же, значит, что это не противостоящий тип, но само отсутствие типа — опасность, присутствующая во всякого рода незаконнорожденности, каковая к тому же чревата паразитическим образом жизни.
Тогда в ход идет один механизм, который можно описать так.
1) Следует пробудить могущество мифа — перед лицом абстрактных универсалий (науки, демократии, философии) и перед лицом крушения (завершившегося в войне 14–18 годов) двух верований нового времени: христианства и веры в человечество (которые, конечно же, хотя Розенберг об этом и не говорит, являются мифами, но выродившимися и, возможно, «оевреевшимися», во всяком случае это мифы обескровленные, бесплотные, свойственные времени, которое утратило чувство расы, чувство мифа).
2) Следует, стало быть, пробудить могущество расы, или народа, могущество volkisch, которое будет характеризоваться как производительная, или формообразующая, сила мифа и как ее запуск в дело, то есть как деятельное участие народа в своем мифе, выходящее за рамки простого верования. Эта вовлеченность будет отныне именоваться «мистикой», и этим словом Розенберг хочет обозначить всецелую, тотальную причастность к типу. О чем, к примеру, и пишет: «жизнь расы, народа не сводится к логично развивающейся философии или к процессу развития согласно законам природы, это формообразования некоего мистического синтеза» (с. 117).
Вот почему, выходя за рамки философии и знания вообще, мистическое признание является не столько Erkenntnis, сколько Bekenntnis, то есть не столько познанием, сколько «признанием», исповедью — в смысле исповедания своей веры. В точности так же и согласно сходной оппозиции Гитлер заявляет, что важно произвести Glaubensbekenntnis, изложение или подтверждение своей веры (М. К., с. 508).
3) Для каждого народа это исповедание веры относится к мифу этого народа, то есть относится к изначальной проекции и изначальному проекту его идентичности. (Следовательно, для германцев это германская идентичность.) Но такое исповедание веры является именно ее подтверждением, то есть деянием. Это исповедание не сводится к какой-то духовной позиции, по крайней мере в обычном смысле этого выражения. Отношение «мистики» к «мифу» принадлежит к порядку жизненного опыта (Erlebnis — один из главных концептов того времени). Тут имеет место «мистический опыт» (Розенберг, с. 146), что означает, что миф достигает истинности лишь тогда, когда он проживается. Если миф должен формировать действительный миф, то исповедание веры должно быть непосредственным проживанием этого типа. (Вот почему все символы мифологического порядка — униформы, жесты, парады, энтузиазм церемоний, равно как молодежные движения или всякого рода объединения не суть просто техники фашизма, они самоцельны, поскольку воплощают в себе конечную цель тотального Erlebnis типа. Символика не есть лишь знак отличия, это осуществление грезы.)
Тем не менее, дабы схема была полной, следует коснуться наконец своеобразия — даже преимущества, абсолютного преимущества — некоей расы и некоего типа. Что требует двух дополнительных определений.
1) Раса, народ, держится на крови, а не на языке. Это положение неоднократно возникает и у Розенберга, и у Гитлера: кровь и почва, Blut und Boden. (Гитлер иллюстрирует его, объясняя, что если негра выучить немецкому языку, из него все равно не получится немца.) Во многих отношениях это утверждение разрывает связь с традицией (в частности, с романтической) поиска или признания идентичности через язык. Миф, востребованный в традиции, зачастую отождествляется с muthos, изначальным языком, противопоставленным logos. Здесь, напротив, миф становится некоторым образом кровью и почвой, откуда он, в итоге, и бьет ключом. Это смещение объясняется несколькими причинами государственного единства. Типизированию подлежит почва (непосредственная природа Германии) и вместе с ней кровь немцев.
Именно так образуется, в частности, арийская кровь, которую Розенберг возводит к Атлантиде.
2) Почему арийцы? Потому что они являются носителями солнечного мифа. Они являются носителями этого мифа, потому что для северных народов сила впечатления солнечного зрелища определяется мерой его редкости. Арийский миф — это солнечный миф, противостоящий мифам Ночи, хтоническим божествам. Отсюда солнечная символика и свастика.
Почему солнечный миф? Можно было бы ответить без всякой натяжки, что для Розенберга этот миф ясности представляет собой ясность мифа вообще. Он пишет, например: «Мифологический опыт ясен, как белый свет солнца» (с. 146). Миф солнца — это не что иное, как миф того, что выявляет формы как таковые — в их зримости, в срезе их Gestalt, в то же время это миф силы или тепла, содействующих самому формообразованию этих форм. Иначе говоря, и не возвращаясь к тому, что было сказано о культе света и Полудня, солнечный миф — это миф самой формообразующей силы, изначального могущества типа. Солнце — это источник типологического различения. Или, если угодно, солнце — это архетип. Ариец не есть лишь тип среди других типов, он является типом, в котором представляет себя (грезит себя и себя воплощает) само мифологическое могущество, природа-мать всех типов. Это преимущество развивается по трем главным осям.
1) Ариец является основоположником цивилизации par exellence, Kulturbergrunder (основоположник цивилизации) или Kulturschopfer (создатель цивилизации), противостоящий обыкновенному «носителю цивилизации» (Kulturtrager). «Часто в течение немногих тысячелетий или даже немногих веков арийцы создавали цивилизации, которые с самого начала полностью воплощали внутренние черты их сущности» (М. К., с. 319). Этот народ является народом, или кровью, непосредственного (и, в общем, гениального) созидания совершенных форм.
2) Великими арийцами античности являются греки, то есть народ, породивший миф как искусство. Греки вложили в форму свою душу (свою кровь), они произвели Darstellung (представление) или Gestaltung (формообразование или фигурообразование) — как раз в абсолютном различии форм, в искусстве. Перед лицом греческого искусства имеет место опыт Formwillen, воля к форме, или воление-формировать. Вот почему начиная с греков искусство является самоцелью, религией в себе. Что здесь означает вовсе не «искусство для искусства», а то, что Розенберг называет «органическим искусством, порождающим жизнь» (с. 448). В такой оценке много от Вагнера, но еще больше от понимания жизни как искусства и тем самым тела, народа и государства как произведений искусства, то есть как свершившихся форм воли, как завершенных идентификаций пригрезившегося образа.
3) Великими арийцами современного мира являются немецкие мистики, главным образом Мейстер Экхарт (оставим в стороне невероятную подтасовку всей его истории и всего его творчества, которую осуществляет в своей книге Розенберг). Ибо Экхарт, произведя на свет миф свободной души, открыл решительно новую возможность мифологизации. В мистическом опыте чистое нутро души (внешним выражением которой является раса) проживается как нечто более великое, чем сама вселенная, нечто от всего — и прежде всего от Бога — совершенно свободное. Тут миф излагается во всей его чистоте: речь о том, чтобы себя формировать, себя типизировать, причем как абсолютно свободного творца (и, следовательно, как само-творца). Розенберг пишет: «Один был мертв, и остается мертвым; но немецкий мистик обнаружил «Всемогущего всевышнего» в собственной душе» (с. 219).