Из-за толстого стекла на Штеллера смотрела женщина лет тридцати, уже не обнаженная, на нее накинули серую мешковину. Сутулая, совсем седая, она казалась глубокой старухой. Пустые глаза смотрели сквозь доктора. До нее не доходило, где она находится и что происходит.
Рядом с женщиной сидел мужчина средних лет, кудрявый, с горбатым носом. Он еще не потерял надежду, жалобно смотрел на доктора, облизывал губы.
Эти люди выглядели здоровыми. Не считая, конечно, последствий долгого заточения.
– Здравствуйте, господа, – вкрадчиво проговорил Штеллер, приготовив блокнот и ручку. – Мы можем с вами побеседовать? Как вы себя чувствуете?
Все это звучало издевательски, но доктор был в своем амплуа. В общении с подопытными он всегда проявлял учтивость и не повышал голоса. Это были не просто евреи. Они вносили вклад в торжество германской науки. Он мог себе позволить быть вежливым. Рядом сидел переводчик с немецкого на русский и прилежно пересказывал все, что слышал.
– Кто вы? – прошептала одними губами женщина.
Двусторонний микрофон, прикрепленный к стеклу, усиливал звук.
– Я ваш доктор. Меня зовут Альфред Штеллер, а вас?
– Мы больные, – пробормотала женщина, и в ее глазах появилось что-то похожее на лучик жизни.
– Будем считать, что кризис уже миновал и вы идете на поправку, – туманно проговорил доктор. – Да, господа, вы могли бы заболеть, не примени мы в профилактических целях современное эффективное средство. Итак, я вас слушаю.
– Эстеркин Борис Соломонович, – с готовностью начал мужчина. – До войны работал в ювелирной скупке, оценивал произведения искусства, так сказать. Послушайте, господин офицер, я не понимаю. Три недели сидел в клетке, перед этим мне два раза делали инъекции, но ничего не произошло. Скажите, нас всех расстреляют?
– Кто вам сказал такую глупость? – Штеллер удивленно поднял брови. – Вы внесли большой вклад в нашу науку, за это германские власти даруют вам жизнь и свободу. Вы будете восстановлены в правах, вас вернут в Оршу. Кем, вы говорите, были до войны? Оценивали предметы искусства?
Мужчина заволновался. За ним со снисходительной усмешкой наблюдал переводчик.
– Нас вернут обратно в гетто?
– Если хотите, возвращайтесь в гетто. – Штеллер пожал плечами. – Или к себе. Все ваши товарищи, участвовавшие в эксперименте, уже возвращены в бараки наверху, готовятся к отправке домой.
– Господи!.. – простонала женщина. – Борис Соломонович, вам не следует им верить, они нагло врут.
– Роза Львовна, во что же мне еще верить? – спросил мужчина и сокрушенно вздохнул. – В Господа нашего, который устроил нам такую подлость? Нет уж, благодарю покорно, вторично на эту удочку я не попадусь. Истово буду верить, Роза Львовна, пока не получу пулю в голову. А вдруг этот немецкий господин нас не обманывает?
– Вы представитесь, фрау? – поинтересовался Штеллер.
– Если вам это надо. Муревич Роза Львовна. Согласна, подкачала пятая графа, потому я и здесь. До войны работала бухгалтером на швейной фабрике «Красный пролетарий».
– Что такое пятая графа? – осведомился Штеллер.
Переводчик тут же что-то прошептал ему на ухо.
Тот понятливо кивнул, хмыкнул и проговорил:
– Я вас не задержу, господа. Мне нужно, чтобы вы рассказали о том, что происходило с вами после первой и второй инъекций. Через неделю, две. В организме, в голове, все, вплоть до сиюминутных позывов. Поверьте, это важно для науки. Давайте назовем это анамнезом, историей болезни, которую ваши организмы благополучно побороли. Я буду записывать ваши слова. Когда вы закончите, сможете отправиться по своим делам. Я вас внимательно слушаю. Давайте по очереди. Начнем с вас, господин Эстеркин.
Ему было важно все. Его вакцина боролась с болезнью, побеждала ее. Эти люди должны были что-то чувствовать и переживать.
За годы сотрудничества с нацистским режимом Штеллер подметил, что евреи ведут себя безропотно. Они с философским смирением расстаются с нажитым добром, жильем, свободой, послушно шагают на расстрел и принимают смерть со скорбными минами. Робко просят не убивать их детей, хотя прекрасно знают, что это бесполезно. Не место подобным нациям в современном мире.
Через полчаса он уже представлял себе клиническую картину. Евреи попались грамотные, подробно описывали все, что с ними происходило. Он разработал именно то, что нужно!
Но для полной уверенности требовался еще один эксперимент, завершающий. Альфред не знал, есть ли у него время на это. Он завершил беседу, пожелал господину Эстеркину и госпоже Муревич всех благ и вышел из комнаты, поделенной пополам ударопрочным стеклом.