— И счастливая свадьба, — договорила Росция, — я тебя понимаю, почтенный претор.
— Да. Я уверен, что Фламиний побоялся меня, оттого и не похитил мою дочь. Представь, что могло бы случиться, если б этот негодяй вздумал ее преследовать своею мнимою любовью? если б он, как много раз поступал с другими девушками, стал пробираться по ночам в наш сад и бродить под окном ее комнаты со вздохами, стонами, а пожалуй, и с песнями?.. она теперь добивается узнать его имя и, видимо, тоскует о нем; но, я уверен, что она, благодаря переменчивости своих мыслей, скоро о нем забудет, найдя какую-нибудь новую утеху, — человека или науку, но тогда… разве я мог бы устеречь мою неукротимую? к сожалению, господствующей чертой в характере моей красавицы всегда, с детства, было любопытство и неудержимая страсть к тому, что ей трудно достать; чем больше препятствий воздвигалось на ее пути, тем сильнее разгоралась ее энергия и желание. Теперь, по моему приказанию или просьбам, все, и рабы и родные, кого бы она ни спросила, ответят ей, что не знают человека, спасшего ее. Она мне прямо высказала сегодня утром, что найдет его, узнает его имя и… ах, Росция!.. Люцилла, мое единственное дитя, мое единственное сокровище, сказала мне, что она его любит, что ее сердце избрало его… что мне делать?!.
— Ах, какое несчастие, почтенный претор! — воскликнула актриса с мрачным трагизмом, думая в то же время: «Если б это так было!.. Люцилла одна в силах его спасти».
— Видя ее уныние, прежде вовсе несвойственное ее веселому, беззаботному характеру, — продолжал отец, — слыша ее беспрестанные вопросы о Фламинии, я просто теряю голову, не знаю, что мне делать, как ее спасти. Случись это с нею прежде, я стал бы просить Сенат о месте претора в Сицилии или в восточной Италии, увез бы Люциллу туда с собой, как прежде всегда брал, но, подумай, как же я возьму ее с собой в Испанию, да еще в дальнюю?! я хотел ее оставить здесь в доме моего друга Марка Аврелия; дочери его с ней дружны; но теперь… разве там уследят за нею?.. притом Цецилия и ее дочери ведут веселую, открытую жизнь, часто посещают театр и цирк… нет ничего легче для моей дочери, как встретить своего искусителя именно там… не у них в доме, это правда, потому что там не принимают таких негодяев, но… где-нибудь с ними… у них бывает Лентул, а он — друг Фламиния. Переменить место моего преторского назначения теперь нельзя раньше трех лет… ах, не ожидал я, что Юлий поставит меня между Сциллой и Харибдой! я считал его ухаживанья простой шалостью молодого человека; я не прочь был даже назвать его зятем, тем более что диктатору не нравится его брак с дочерью Цинны и он требует развода. Юлий умен, храбр, образован, тверд характером, — такие задатки много обещают в будущем славы; я не полагал, что он решится на такую дерзость, да не полагаю, что он и решался на что-нибудь; вернее всего, что он встретил мою дочь совершенно случайно в подземелье, а Фламиний и его компания начали драку со слугами Юлия, сыграли просто комедию с моей бедной дочерью, а потом пустили все эти сплетни ради хвастовства.
Пока Семпроний высказывал свои планы и опасения, актриса, знавшая вперед, что он отвергнет ее первое предложение, приступила к выполнению своего плана.
— Я могу тебе посоветовать нечто другое, почтенный Семпроний, — сказала она, — попробуй несколько времени не быть отцом твоей неукротимой.
— Как?
— Передай твои родительские права над нею законным порядком на время другому лицу под предлогом твоего отъезда.
— А этот другой измучит ее без меня, истиранит!.. о, ни за что!
— Я знаю человека строгого, но доброго, который не сделал бы ничего, кроме добра, твоей дочери. Он переселил бы Люциллу в свой дом, как приемную дочь, далеко от Рима. В его доме имя Фламиния строго запрещено произносить, как имя врага. Он совершенно перевоспитает Люциллу; будь уверен в этом. Нет ничего лучше для юной души, как хороший пример всех окружающих и тишина мирной деревенской жизни. Люцилла любит рисовать, плести, точить, бегать, вить венки, играть на лире; где же ей удобнее заниматься всем этим, как не среди простора полей и рощ, вдали от великосветского шума? Люцилла — чистая поселянка душой. Она любит философию; где же приятнее созерцать Божество, как не на лоне Матери-Природы?
— Твой план хорош, добрая Росция, но о ком ты говоришь?
— Это — твой друг, Кай Сервилий Нобильор.
— Он — холостой человек.
— Но уже пожилой, почти ровесник тебе; для Люциллы не будет неудобно войти, как приемная дочь, под его кров. Честь Сервилия не запятнана; если он даже полюбит Люциллу…
— Я с восторгом назвал бы его зятем и сделался бы счастливейшим человеком в мире.
Росция обедала у Люциллы, но не сказала ей имени ее избавителя. Люцилла признавалась ей, что решила свой выбор: ее мужем будет этот неизвестный герой, если не отвергнет ее, или — никто.
— Я не пожалею ничего для тебя, милая Росция, — сказала она, — возьми вот этот убор из рубинов.
— В году у нас только 300 дней, милая Люцилла, — возразила актриса, — а у меня не меньше уборов. Когда же мне надеть твой убор? Он мне не нужен.
— Насмешница! я знаю, что ты не беднее меня, но… скажи, чего желаешь в награду?.. может быть, у тебя есть любимец, которому мой отец может дать выгодное место?
— Твой отец! — усмехнулась актриса, — мне стоит сказать слово самому диктатору, и моего любимца назначат претором в самую выгодную провинцию помимо эдильства и квестуры. Я сказала бы тебе имя твоего героя без всякой награды, но я обещалась молчать и ему и твоему родителю. Они оба этого не желают.
— Да я-то желаю! — вскричала капризная девушка, — и я добьюсь своей цели. Если это разбойник вроде Катилины, я плюну и забуду его, но теперь… я люблю его, Росция.
— И он любит тебя; он не смеет даже произнести твоего имени; ты — его мечта, его восторг, его мученье. Он не злодей, нет.
— Росция, ты обещалась молчать и молчи, но…
— Что?
— Напиши мне это имя. Ведь ты не обещалась не писать его.
— Софизмы! Это все равно.
— Я узнаю от Тибуллы; для нее ничего не стоит нарушить данное слово.
— Узнавай.
— Будет хуже. Это желание, если не исполнится скоро, перейдет у меня, как всегда, в страстную манию: я до сих пор не знала преград к исполнению моих прихотей; это первое нельзя на моем жизненном пути. Ты говоришь, что он не злодей. Отчего же ты не хочешь моего счастья? Никто мне не понравился, никто не мог растопить мое ледяное сердце; оно согрелось лучом великодушия… ты хочешь вместе с моим отцом снова заморозить его… навсегда!.. отпущенница! ты хочешь, чтобы я, дочь рода Семпрониев, умоляла у ног твоих о таких пустяках!..
— Перестань, дитя! — вскричала актриса, испугавшись, чтоб экзальтированная патрицианка не исполнила своей угрозы.
— Если ты скажешь, может быть, мое сердце само охладеет. Я теперь воображаю, что это какой-то воскресший троянский герой… мое воображение разыгралось… я увлеклась не личностью, а тайной. Его лицо очаровательно, но не для меня; много таких молодцов я выпроводила от себя с насмешкой; меня увлекла тайна: почему он меня не похитил и почему не открылся?
— Но ты сказала, что любишь его.
— Да, если он того стоит.
— Он достоин твоей любви.
— Пиши!
Росция взяла навощенную дощечку и написала желанное, роковое для Люциллы имя ее избавителя: Квинкций Фламиний.
Опытная во всех житейских делах, сорокалетняя особа не могла сразу узнать, какое впечатление произвело на сердце Люциллы это открытие. Молодая девушка хладнокровно повернула карандаш тупым концом, изгладила написанное и сказала:
— Благодарю. Мой отец не узнает об этом. Я знаю все похождения моего героя из рассказов… о нем много болтают.
Больше ни слова. Ни румянец не заиграл на щеках опытной кокетки, ни глаза ее не засверкали гневом или радостью, ни один мускул не дрогнул.
Росция умела делать то же самое в роковые минуты своей жизни и знала, что никто не прозрит сквозь эту броню окаменевшей наружности. Она не прозрела, восхищена Люцилла или вполне разочарована. Спросить ее она не решилась.