— Матушка перехитрит его, — утешала подругу Гиацинта, — перехитрит его и Никифор; теперь, вдобавок, певец воротился… все трое начнут вертеть дело по-своему… куда отцу тягаться с ними!
— Спесивая, ты что-то про меня говоришь, — сказал молодой рыбак, неожиданно появившись из-за дерева сзади Гиацинты.
— Ты что ж не на работе? — удивилась она.
— Улов хорош был; я поторопился домой; гостям рыбы привез. Что про меня говорила? сказывай!
— Говорила я про тебя, что твои уши очень длинны.
— Будто?.. не другое ли что?
— Может быть, и другое.
— Гиацинта!
— Отвяжись!.. молоко расплещется!..
— Певец меня в лодке догнал.
— Ну!
— Он обещал мне выкупить меня у твоего отца и в купцы вывести.
— У самого у него нет ни монетки… на какие деньги он это сделает?.. врет, как всегда, а ты уши подставляешь… длинноухий!.. глупый!.. дуралей!
— Он говорит, что в Риме в солдатах разбогател; сделаю, говорит, тебя купцом, только не сватайся за Амариллу.
— Что ему за дело до Амариллы?
— Она нравится молодому Аврелию, а тот сулил награду певцу, если сватовство уладит… Гиацинта, спесивая!.. если я буду купцом…
— Когда будешь, тогда и разговор другой будет. Плыви на работу опять!..
— Поплывем вместе!.. вези лепешки на отмель!
— Амарилла всегда их возит, а не я.
— Гиацинта, все теперь заняты гостями дома… им не до нас…
— Что ж ты затеял?
— Позабавимся!.. один разок позабавимся!.. свези ты лепешки с Амариллой; ты дома никому не нужна. Потягаемся, кто кого на лодке обгонит.
— Выдумщик!
— Если обгонишь, серьги подарю стеклянные дорогие, синие.
— Вдвоем с сестрой, уж конечно, обгоню.
— Не обогнать!
— А вот увидишь.
— Тебя матушка не пустит, — сказала Амарилла подруге.
— Матушка-то пустит, — ответила Гиацинта в раздумье, — да только… экая радость!.. стеклянные серьги он мне подарит… Люциане, я думаю, теперь привезли целый ларец всяких материй, — и полосатую, и со звездочками этрусскую, и ундулату, и парчу…
Гиацинта поставила ведра с молоком на землю и расплакалась.
— Эх, горе! — воскликнул Никифор, почесывая свой затылок, — были б у меня деньги, купил бы я тебе тирской порфиры… самой яркой, красной!
Положив руку на плечо плачущей рыбачки, он шепнул:
— Гиацинта, раковина ты моя перламутровая!.. каракатица розовая!.. черепаха ты моя дорогая!
— Женят тебя на Амарилле!
— Да ведь это еще не скоро.
— Как не скоро? батюшка сказал, что только до зимы подождет, а потом…
— Эх, доля рабская, горькая!.. в море кинусь!.. но, все равно, если и не женят, ты не пойдешь за меня; я не купец, не богатый. Рыбка ты моя золотая!.. сплел бы я невод шелковый, чтобы поймать тебя!
Рыбак и рыбачка оба горько плакали.
— Никифор! — вскричала Амарилла, — я в море кинусь, чтоб не сделаться разлучницей вашего счастья.
Утешая друзей детства, Амарилла сама заплакала.
— Если ты и кинешься в море, Амарилла, — сказал Никифор, — счастью моему не бывать!.. я не богатый. Гиацинта!.. как бы я любил тебя, спесивая каракатица!.. эх!.. вот как любил бы!..
Звонкий поцелуй влюбленного рыбака был сопровожден еще более звонким хохотом из-за кустов. Все обернулись и увидели певца, высунувшего голову из своей засады.
— Ах! — вскрикнули обе девушки.
— Везде поспеет греховодник! — вскричал Никифор, шутя пригрозив кулаком певцу.
— Без меня не обойдетесь! — сказал певец, смеясь, — я один знаю средство помочь вашему горю. Хочешь, Никифор, быть купцом?
— Об этом ты уж меня спрашивал.
— Положись на меня!.. знаю верное средство.
— Какое?
— Пойдем со мной к рыжему колдуну. Рыжий дед все знает.
— Что ж ты от него не разбогател, а на войну за деньгами-то ездил?
— Он-то и послал меня на войну.
— Ах, певец! — вскричала Гиацинта, — если он Никифора на войну ушлет, то батюшка отдаст меня за другого и Амариллу тоже за другого. Ты был больше целого года на войне или в Риме… и Никифор может пробыть столько же. Лучше пусть идет за него Амарилла!.. тогда он мне хоть другом будет; видаться-то с ним я буду!.. ты, певец, только всех нас с толку собьешь, а ничего хорошего не сделаешь.
— Все обделаю, как нельзя лучше, приходите гадать будущей ночью.
— Ночью-то страшно, — возразила Гиацинта.
— Отчего?
— Да как же мы вдвоем-то из дома уйдем? ведь батюшка до полусмерти отколотит.
— Ладно. Я уговорю колдуна сюда придти на берег. Не говорите ни слова никому об этом; выходите к утесу Носорога, когда все лягут спать. Колдун знает, где клады зарыты.
Певец пошел рядом с Амариллой, пропустив Никифора и Гиацинту вперед.
— Амарилла, — начал он шептать смущенной девушке, — Публий-Аврелий любит тебя; он желает взять тебя замуж; он велел мне отдать тебе его подарок.
Сказавши это, певец вложил за пояс Амариллы что-то завернутое в тряпку.
— Не надо мне его подарков, — возразила рыбачка, — он мне неровня… не хочу… возьми назад!
Но певец увернулся от нее и убежал.
— Негодная девчонка! — закричал Барилл на Амариллу, выглянув из окна хижины, — если еще раз я тебя увижу вместе с тем мошенником, вырву тебе всю косу.
Когда девушки принесли молоко, в хижине шел настоящий пир. Люциана, одетая в праздничное платье из клетчатой бомбицины, сидела рядом с женихом, любуясь его подарками с улыбкой счастья.
Аристоник и Барилл, оба несколько выпившие, толковали о последних условиях приданого.
Катуальда и Церинт суетились у печки, подавая утешение и не забыв месить лепешки для полуденной закуски работников.
Ребятишек всех выгнали из хижины; даже сосуна из люльки отдали одной из рыбачек.
Гиацинта кинула завистливый взгляд на материю и бусы, лежавшие перед ее сестрой, и принялась месить тесто, заменив усталую мать. Амарилла торопливо ушла в свою комнату.
Глава XXXVI
Ожерелья Люциллы. — Певец-вор
— Ах, какой веселый день был сегодня! — сказала Гиацинта Амарилле, укладываясь спать, — правду говорила я тебе, что будет весело, лишь только певец воротится.
— Да, сестра; ты давно так не дурачилась, — ответила Амарилла.
— Как весело было в лодке!.. ах, как весело!.. плут опять подстерег нас и помешал друг друга обгонять… чего не выдумает певец!.. связал все три лодки, и свою и наши, вместе… шуток-то и смеха сколько было!
— И поцелуев!
— Проказ, ники оба, он и Никифор! когда они перелезли в нашу лодку, я думала, что она опрокинется. Я их гоню вон, а они нейдут… Пустые-то лодки прыгают с волны на волну, плещут… лепешки в корзинке все намокли… а мы трое чуть-чуть не подрались. Одну тебя оставили у весел в покое.
— Гадать-то пойдешь с Никифором?
— Не пойду. Боюсь.
— Чего?
— Да того, что это обман один. Никифор будет опять приставать ко мне, а певец — хохотать да плясовую наигрывать; больше ничего не будет. Я уж им это сказала. Не пойду.
— Гиацинта, певец подарил мне сегодня одну вещь… это было, когда ты с Никифором от нас вперед ушла утром… вещь не его… он сказал, что Аврелий меня любит, сватается, и прислал это. Я не взяла бы, да так вышло, что это у меня осталось.
— Не взяла бы? верно, что-нибудь плохое?
— О, нег!.. не плохое.
Амарилла вытащила из-под кровати свой сундук, открыла и вынула ожерелье из разноцветных драгоценных камней и жемчуга.
— Ах! — громко вскрикнула Гиацинта, всплеснув руками, — ах, как это сияет при ночнике!.. как это должно сиять при солнце!.. Евмен никогда не подарит Люциане такого подарка.
— Сестра, что же мне делать с этим ожерельем?
— Матушке покажи.
— Ни за что!.. она опять станет про Аврелия говорить, сватать, а хозяин-батюшка нас обеих прибьет и отнимет подарок, за окно выбросит.
— Ну, любуйся тайком.
— Нехорошо оставлять у себя чужую вещь. Я не согласна идти за Аврелия, за неровню, против воли хозяев, если б меня и выкупили от вас.