— Фабий! — вскричал Аврелий, бросив недоконченный ужин, — наконец-то вы явились!
— А ты думал, что нас, преторианцев, можно скоро собрать в поход, как простых солдат! — ответил юноша со смехом, пожимая руки друга, — мама надавала мне в поход столько всякой всячины, что если б я не раздарил половины римским друзьям, то пришлось бы целый караван везти.
— На вас нигде не напали?
— Э, нет!.. ведь мы не одни.
— Не одни?
— Метелл Целер провел нас сюда. Он пошел тайком в обход по горам с тремя легионами, чтоб отрезать Катилине отступление, когда мы его начнем крошить.
— Начнете-то не вы, а мы.
— Что ж из этого?! без резерва и у вас дело не обойдется. Когда вам будет плохо, нам скомандуют: — Преторианцы, вперед! — и дело кончено.
— Ой, не хвастай!.. дома все здоровы?
— Все, только мама расхворалась. Целый месяц она, бедная, бегала из угла в угол по дому, снаряжая меня в поход вместе с тетей. И напекли, и наварили, и насолили, и нажарили, и нашили, и навязали они для меня всего целый воз. Ах, какая беготня была! мама — то захохочет, то заплачет, то наденет на меня всю амуницию, то снимет, то скажет: — Герой ты мой, не посрами чести предков! то — милый ты мой мальчуган, как мне тебя жалко! — и сны-то ей разные снились каждую ночь, то будто я. в Рим въезжаю и везу на копье голову Катилины, моей рукой отрубленную, то будто лежу я одиноко в поле раненый. Всяких амулетов и писаных заклинаний она мне надавала. Если б я это все на себя надел сверху доспехов, как мама советовала, то был бы похож на Пана или Макка наших фарсов[52] со всякими этими побрякушками и записками. Ужасно надоели мне эти приставания!.. я убегал от мамы на берег к девушкам… милые!.. долго теперь мне их не видеть!
— Счастливец ты, Фабий!.. весел ты и беззаботен, точно воробей!.. садись ужинать. Аминандр, не осталось ли чего-нибудь съестного?
— Осталось, господин, — ответил силач и ушел в другую палатку, где была походная кухня.
— Я думаю, что тебе скучно с этим стариком, — сказал Фабий, — а со мной знаешь кто? Церинт, брат наших рыбачек.
— Ему только 17 лет.
— Что ж такое?
— А то что оба вы — мальчишки.
— Да и ты еще не старый ветеран.
— Все же постарше тебя; отец дал мне слугу опытного, старого. Свернете вы себе шеи здесь оба!
Оруженосец принес кушанье; Фабий не отказался от предложенного угощения и стал с удовольствием есть.
— Счастлив ты, Фабий, всем ты счастлив! — воскликнул Аврелий с грустным вздохом, — есть у тебя мать, которую ты почитаешь и любишь. Ах, Фабий! мысль о матери парализует всю мою храбрость. Охотнее пошел бы я сражаться против самого Аннибала под Каннами, нежели против этой шайки злодеев. У них есть переодетые женщины… моя рука дрожит и роняет меч при этой роковой мысли… Фабий, я могу случайно пронзить то сердце, под которым получил жизнь!.. ах, какой ужас!
— Успокойся; твоя мать арестована за убиение Курия, одного из лучших наших лазутчиков.
— Плохое успокоение!.. мою мать ждет казнь.
— Чем же ты виноват?
— Знаю, что ни я, ни батюшка не виновны в ее преступлениях, но, Фабий, она все-таки моя мать… не сметь ни любить, ни чтить матери — ужасно! мать — святое слово, самое святое для человека; женщина, носящая это название, должна быть самою милою, самою дорогою из всех на свете. Счастливее был бы я во сто крат, если б она умерла, рождая Меня, вместо того, чтоб, будучи живой, покинуть меня сиротой в колыбели!.. ни улыбки, ни ласки, ни благословения не получил я от моей матери, встречаясь с ней, как чужой, у общих знакомых.
Сердце мое обливается кровью, когда я вижу, как благородная, добрая тетя Клелия нежно ласкает тебя. Ты — ее сокровище, ее баловень, ее гордость и слава. Я счастлив выбором моей супруги, но мысль о матери не перестает меня мучить.
— Если Целеру удастся сделать обход в тыл Катилине, то завтра бой.
В это самое время в лагере Катилины, в палатке самозваного консула, происходил военный совет, или, лучше сказать, объявление будущих действий, потому что злодей никогда ни с кем не советовался, а только приказывал, изрекал приговоры и объявлял свою волю. С ним были его главные помощники, — Манлий, Фезулан и Кай-Фламиний-Фламма.
— Такой ловкости я не ожидал от пьяницы Дентула, — говорил Катилина, — напрасно я сердился прежде на его слова, что он может кое-что придумать лучше меня; напрасно я сердился на его медленность. Отлично обставил он мое дело! — аллоброги с севера, Юлий[53] из Апулии, Септимий из Пиценской области грянут на Рим вместе со мной, а в столице резня: консул и все патриции перебиты, командовать некому, город пылает, Антоний переходит на мою сторону.
В эту минуту раздался топот подъехавшего во весь опор коня и у палатки кто-то остановился, подслушивая разговор.
— Слава тебе, наш великий консул, наш диктатор, наш император! — закричали вожди, выпивая свои кубки.
— Благодарю, друзья!.. теперь выпьем еще за наше теперешнее благопол…
Его речь была прервана на полуслове вбежавшим воином, который вышиб кубок из руки его.
— Катилина! — вскричал вбежавший, — все пропало!.. беги!.. спасайся сию минуту, если успеешь!
Воин снял шлем со своей головы; его блестящие, белокурые с проседью волосы упали вдоль спины длинной косой.
— Семпрония! — воскликнул изумленный Катилина.
— Да, это я; я прибыла сюда, чтобы спасти тебя или умереть вместе с тобой.
— Лентул…
— Разве ты не знаешь, что он и все твои главные помощники, Цетег, Габиний и другие, казнены?
— Казнены?!
— Да. Аллоброги выдали их. Преция закололась; Фульвия умерла, потому что я убила Курия за его очевидную измену и шпионство за нами после твоего отъезда. Ах, что у нас было!.. ни лада, ни согласия, точно на гуслях без главной струны. Все перессорились или запили мертвой чашей!.. все закутили, забыв твое дело!.. я была арестована, но, пока собирались меня судить, успела подкупить дорогим перстнем, спрятанным в рот, одного солдата, переоделась в его платье и бежала сюда. Беги, Катилина, чрез час будет поздно!
— Друзья, — обратился злодей к вождям, — поспешите собрать войско для отступления на север; мы проберемся в Галлию; там всегда найдутся друзья и помощники, готовые к услугам врагов Рима.
— Катилина, отступление отрезано, — сказала Семпрония, — Метелл Целер сегодня обошел лагерь с тыла.
Злодей прижал свою правую руку ко лбу и стоял так несколько минут в раздумье; потом его голова понурилась на грудь.
— Все погибло!.. спасенья нет! — тихо воскликнул он глухим голосом, — о, Рок!.. величие или ничтожество, сила или гибель, свобода или цепи рабства, Олимп или бездна даруется человеку по прихоти Рока… ничтожный случай ставит он нередко на пути человека, и этот случай все ему дает или его губит!
Постепенно возвышая силу своего голоса, Катилина прокричал последние слова и упал к столу на стул, закрыв лицо руками.
Все присутствующие безмолвно переглядывались, ожидая, какое решение примет ужасный человек.
Катилина встал.
— Фламиний-Фламма, — обратился он к старику, стоявшему поодаль от других, — пошли в твой дом за бочками самого лучшего вина. А вы, друзья, соберите всех воинов моих и пируйте до рассвета; мы дорого продадим Цицерону нашу жизнь и свободу. Меня называли злодеем; пусть же скажут, что Катилина умер, как герой!
Вожди и старик вышли из палатки.
— Семпрония, — обратился Катилина к переодетой красавице, — повеселимся в последний раз!
Красавица положила руку на плечо ужасного любимого ею богатыря.
— Беги, Катилина! — сказала она умоляющим голосом, — один ты, может быть, успеешь проскользнуть сквозь цепь наблюдательных постов врагов.
— Один? — ни за что!
— Катилина, из всех наших женщин ты был всегда холоден только ко мне одной, именно к той, которая больше всех тебя любила. Я вела вольную и веселую жизнь, как все наши, но, развлекаясь с другими, я любила только тебя. Ты один был кумиром, которому поклонялось мое сердце; для тебя я бросила мужа и сына; для тебя я презрела самую опасность жизни, не бежала за море, а явилась сюда, чтобы спасти тебя, или умереть с тобою. Неумолимый, жестокий, холодный гордец! только единый день любви подарил ты мне после моей клятвы союзу, но и этого было мне достаточно, чтоб сильнее всех клятв закабалить тебе мое сердце и душу. Заклинаю тебя всеми клятвами, которые я тебе дала, заклинаю всеми услугами, которые я тебе оказала!.. беги!