Последнее чувство взяло верх, и насмешливая реалистка сделала шаг, который потом всю жизнь называла глупейшим. Жрец завел Люциллу не в помещение машин, а в темный подземный коридор, в котором, при тусклом мерцании единственной лампы, ее схватили сильные руки нескольких человек. Не потеряв присутствия духа, Люцилла выхватила свой кинжал и ранила одного из своих врагов, но сила и многочисленность одолели храбрость неустрашимой девушки, на помощь первым врагам прибежали другие. Люцилла громко кричала, призывая на помощь своих рабынь, но ее голос глухо терялся в извилистом подземном лабиринте ходов, известных только жрецам. Вырвавшись с нечеловеческим усилием, Люцилла махнула своим покрывалом и задела светильник, который мгновенно погас. Это было все, что она могла предпринять для своего спасения. Она побежала, сама не зная куда, вдоль коридора. Скоро были принесены свечи. Юлий Цезарь догнал бегущую, которой ничего другого не оставалось, как вонзить кинжал в свою грудь, что она и исполнила бы, но на ее противника напал его противник, на жрецов, подкупленных Цезарем, напали жрецы, подкупленные Фламинием, чему первые нисколько не удивились, потому что подобные истории были очень обыденным явлением в подземельях храмов. Жрецы, не желая рисковать своей жизнью, не желая и бить своих же товарищей, делали только в угоду своим нанимателям вид, будто борются, а на самом деле оставили их решать спор из-за девушки, как им угодно. «Глупейший шаг» привел Люциллу в состояние, которое она потом называла непростительной трусостью — она упала в обморок, в единственный обморок своей жизни, над которым после всегда смеялась.
Цезарь поклялся отомстить своему сопернику; но он не мог этого сделать немедленно, потому что Фламиний был под покровительством Суллы, как соумышленник его любимца, Люция Катилины, и любимец Росции, дочери его любимого трагика и застольного чтеца. Цезарь поклялся также никогда не быть приверженцем Катилины, чтоб не иметь ничего общего с ненавистным ему Фламинием.
Глава IV
Люцилла и ее избавитель. — Мучительная тайна
Короткий зимний день уже склонялся к вечеру, когда Семпрония привела в дом своего дяди рабынь Люциллы, объявив гордому богачу, что с его дочерью случилось несчастие:
— Люцилла похищена, неизвестно кем.
Сенатор недоумевал, как принять это известие — правда ли это, или только новые шалости со стороны его «неукротимой»?
Ему даже хотелось, чтобы кто-нибудь постращал его дочь, которая, он был уверен, не даст себя обидеть или нанести бесчестье имени своего любимого отца.
Очнувшись от обморока, Люцилла увидела себя в объятиях своего избавителя, который взирал на спасенную с восторгом, как на живую богиню красоты, сидя в колеснице, мчавшейся с грохотом по мостовой, несмотря на запрещение Сената ездить в черте города кому бы то ни было, кроме весталок, консулов и других лиц, пользующихся почетом.
Люцилла не увлеклась красотой своего избавителя; слишком много склонялось у ее ног белокурых, русых, рыжих и черноволосых голов, чтоб какие-нибудь кудри могли превратиться в змею и заползти в ее холодное сердце; слишком много взирало на нее с восторгом и плавало у ее ног черных, голубых, серых и карих очей, прекрасных и не прекрасных, чтоб молния взора могла пробить броню ее неприступности.
Сильным жестом отстранив Фламиния, красавица холодно спросила:
— Кто ты, избавитель или враг мой? Я вижу, как кровь струится по твоему плечу… ты ранен за меня… но для моего спасения или гибели?
— Если б я умер от этой раны за тебя, — ответил юноша грустно, — я был бы счастлив; лучшей участи не могли бы дать мне боги.
— Фраза, которую я сто раз слышала. Если ты не враг, пусти меня… вели остановить колесницу.
Фламиний велел остановить коней, отошел к возничему и, отвернувшись от Люциллы, закрыл руками свое лицо.
Люцилла, увидев такую покорность, не вышла из колесницы, но, взяв за руку Фламиния, повелительно сказала:
— Садись со мною!
Он сел, не смея взглянуть на красавицу; пред ним была она, его мечта, его идеал, она, которую он готов был идти добывать сквозь гром, молнию и пламя, но когда она сделалась его добычей, он не мог присвоить ее, не мог оскорбить ее.
— Кто ты? — спросила она.
— Благородная Семпрония Люцилла, — сказал он, — я спас тебя ради собственной забавы… я не могу солгать перед тобой, моя забава должна превратиться в мученье, потому что я покину тебя, не обманувши. Я — мот и лжец, которым гнушаются все хорошие люди Рима; я — убийца, приближенный палача.
— Куда же ты вез меня?
— Туда, где ты будешь в безопасности и от Юлия и от меня самого: к твоему отцу. Ты меня больше никогда не увидишь. Я этого не хочу.
— Никогда! — тоскливо повторила она.
— Я не стою твоей благодарности. Увидев тебя, я понял, кого я спас в тебе… я не буду расточать пред тобой льстивых речей о восторге, которыми полно мое сердце… нет!.. я не дерзну больше приблизиться к тебе, потому что честным людям я приношу только горе. Я — погибший человек, которому все постыло и нет ничего святого на земле. Ты будешь моей первой игрушкой, которую я брошу, не растоптав. Я хотел, как другие, быть твоим поклонником; хотел, как другие, испробовать счастья быть твоим избранником, но, увидев тебя, решил, что для моего счастья достаточно быть твоим избавителем. Имени моего я тебе не скажу, чтоб чувство благодарности, которую ты, может быть, ощущаешь, не заменилось презреньем. Прощай!
Колесница остановилась у дома Семпрония.
— Твою руку, великодушный молодой человек! — сказала Люцилла.
Фламиний не подал ей руки.
— Нет, — ответил он, — я недостоин твоего рукопожатия.
— Невежливый гордец! — гневно вскричала она. — Неужели ты даже не высадишь меня отсюда! Я не хочу прыгать с такой вышины…
Фламиний вздрогнул, невольно взглянул в лучистые очи своего идеала и повиновался. Спрыгнув с колесницы на ступеньку крыльца, он протянул руки Люцилле. Она величаво сошла с колесницы, наградила своего кавалера улыбкой и крепким рукопожатием и сказала:
— Теперь проси у меня всего, что может просить себе в награду честный человек.
— Не старайся встречаться со мною, — ответил он, — потому что я не всегда могу быть таким, как сегодня. Бойся меня, беги от меня!.. Твое спасенье — одна награда мне. Прощай навсегда!
Он сел. Колесница укатилась.
— Навсегда?! — прошептала Люцилла, глядя с крыльца вслед уезжающему герою-избавителю. Ее сердце впервые заныло неизвестным ей доселе чувством тоски. Она видит его голубую тунику, видит его темно-русые кудри, развевающиеся от быстрой езды; он уезжает все дальше и дальше; вот он и скрылся за поворотом улицы; его не видно. Люцилла вздохнула и ушла в свою комнату. Гневным жестом она выслала вон всех рабынь, не ответив на их вопросы и доклады, что родитель беспокоился о ней, села у окна и задумалась. Темная, холодная ночь окутала сад; ни одной звезды не виднелось из-за черных туч, низко нависших над дремлющим городом. События истекшего дня проносились одно за другим в воспоминаниях Люциллы. Завлекла ли ее Тибулла нарочно в храм, или это вышло случайно? Сказал ли кто-нибудь великодушному незнакомцу о намерении Цезаря, или он тоже был в подземелье случайно? Почему не воспользовался ее обмороком незнакомец и не похитил ее? Доброта сердца или иная причина помешала ему? Хотел ли он только из зависти сделать Цезарю неприятность? Видел ли он Люциллу где-нибудь до этой их встречи? Всех этих вопросов Люцилла не могла решить.