– Он не сдал вчера зачет. Такого с ним раньше никогда не бывало.
– Да уж, чего не было, того не было, – сказала Энджи, чувствуя, что проиграла еще раз. Дело, разумеется, было не в зачете. Мало кому удавалось проучиться весь курс, ни разу не завалив зачета. В конце концов, зачет можно пересдать. Дело заключалось в том, что Дуги никогда бы не провалился, если бы у него было все спокойно на душе.
– Так вот, – продолжал Бен, – нам необходимо с ним побеседовать.
Несколько недель назад Энджи сделала бы все сама, ни у кого не спросив, но теперь Бен обвинил ее в диктате и манипулировании людьми. Поэтому она задала вопрос:
– А что мы ему скажем?
Бен пожал плечами.
– Не знаю.
Энджи посмотрела на свои пальцы. Если Бен не знает, а ей нельзя им манипулировать и говорить, что делать, то куда же это может завести? Она молчала и вопросительно смотрела на мужа в ожидании, что будет дальше.
Через некоторое время, которое показалось ей вечностью, он сказал:
– Есть две причины, отчего Дуг в депрессии. Первая связана с тем, что происходит между нами. Вторая – с ним самим и тем жизненным пространством, которое ему необходимо.
– Они взаимосвязаны, – произнесла она и тут же пожалела, услышав его реакцию.
– Совершенно очевидно, но с одной из причин справиться легче, чем с другой, – проговорил он, растягивая слова, что сразу же насторожило Энджи. – Думаю, что нам следует отдать его в школу на полный пансион.
Она тут же отрицательно покачала головой. Все ее существо протестовало против этой идеи, но она продолжала молчать, пока Бен не спросил:
– Почему же нет?
Она ответила, стараясь говорить как можно спокойнее:
– Потому что он еще слишком молод.
– Он в восьмом классе. Дети из Маунт-Корта приходят туда на полный пансион начиная с седьмого класса.
– Но если он завалил испанский, совершенно очевидно, что его необходимо строже контролировать. – Энджи немного знала этот язык и регулярно гоняла Дуга по учебнику.
– Он не завалил испанский, – поправил ее Бен. – Он только не сдал один зачет. А в школе, как мне кажется, контроль будет очень строгий, поскольку у учеников есть вечерние занятия, так сказать, часы для самоподготовки.
– У него будет эмоциональная перегрузка, если он станет слишком много времени проводить с другими детьми.
– Возможно. Но, возможно, и он скажет, что лучше так, чем каждый вечер сидеть дома. Ты работаешь, я тоже, а он – один-одинешенек. Будет совсем по-другому, если рядом будут друзья.
– В свое время мы договорились, что одного ребенка нам вполне достаточно.
– Это ты так решила. Очередная команда со стороны Энджи.
– Но, черт возьми, ты ведь не возражал, потому ты виновен в одиночестве нашего сына не меньше, чем я! – Она вспомнила, когда Дуги был еще малышом. Сейчас она не припоминала, чтобы они обсуждали вопрос о втором ребенке. Они все спланировали так, чтобы Энджи могла вернуться на работу.
Они спланировали? Или планировала одна оно? Ей пришла в голову ужасная мысль, что решила это именно она.
– Хорошо, – произнесла она примирительным тоном. – Согласись, что сейчас уже поздно вести дискуссии на эти темы. Точно так же, как поздновато говорить о переводе Дуги на пансион в Маунт-Корт. Семестр уже начался, и я сомневаюсь, что его примут.
Бен взвился.
– Не примут? В Маунт-Корт? Да если им заплатить стоимость комнаты и обучения, они хоть сейчас готовы взять даже бабуина.
Энджи почувствовала, что она играет в ковбоев и индейцев, причем она находилась в незавидной роли – между мужем и сыном.
– Ты что, совершенно не волнуешься? – спросила она, пораженная в самое сердце.
– Конечно, волнуюсь. Как-никак я тоже люблю Дуги. И я счастлив, когда он рядом. Но ему этого хочется, разве ты не понимаешь?
– Ему также хочется машину на шестнадцатилетие, но это не значит, что мы должны ее покупать.
– Это не одно и то же, – ответил Бен. – Автомобиль – это роскошь. Согласен, что в некоторой степени и пансион является роскошью. Но это, в конце концов, жизненный опыт, который не купишь ни за какие деньги.
– Да, ты прав. Дети в пансионатах учатся многим вещам.
– А ты полагаешь, он не может научиться этим вещам другим путем? Ты думаешь, он не знает, что некоторые сигареты содержат не только табак? Ты думаешь, он не понимает, что значит словечко «наркота»? Перестань, Энджи. Смотри на вещи реально. Ведь он же умный парень. Он нормальный парень. Он будет обсуждать с друзьями достоинства женских грудей независимо от того, будет он жить в пансионате или нет. А если ему понадобится презерватив, то он не станет просить тебя, чтобы ты сходила в аптеку.
– Но ему только четырнадцать! – запротестовала Энджи.
– Конечно, это не значит, что он собирается им пользоваться, но мальчики годами беседуют на такие темы, прежде чем начинают применять это на практике. – Он приложил руку к затылку и некоторое время простоял так. Энджи не видела этого жеста с тех пор, как они переехали в Вермонт, когда один из грузчиков уронил его компьютер. – Господи, Энджи, прошу тебя, подумай над моими словами, обещаешь? Ты воспитывала мальчика. Четырнадцать лет ты учила его быть честным, серьезным и трудолюбивым. Эти ценности теперь стали частью его мировоззрения. Неужели ты думаешь, что он ни с того ни с сего все это забудет? Ну разве только если ты посадишь его в клетку и ему придется вырываться из нее любыми средствами. Дай ему дышать, Энджи. Доверяй ему хоть немного.
– Как я доверяла тебе? – бросила она ему в лицо. Слова повисли в воздухе. В первый раз она увидела выражение вины на его лице.
– Ты знаешь, я тебе верила, как никому, – сказала она уже более тихим голосом. – Я полагала, что и ты веришь в верность. Мне и в голову не могло прийти, что ты заведешь роман на стороне. И в голову не могло прийти!
Теперь его рука растирала шею сзади. Он выдохнул.
– Я не собирался тебе изменять. Так уж случилось.
– Случилось? В течение восьми лет? – Теперь она снова чуть не кричала. – Да ты шутишь? Если бы это произошло только один раз, тогда я, пожалуй, поверила бы, что ты «не собирался». Но это продолжалось так долго… Ты умный парень, что и говорить. Ты знаешь, что творится в мире. Ты можешь сидеть за обедом и задумчиво вещать о последнем скандале, который произошел в правительстве. Иногда эти скандалы замешаны на деньгах, иногда на коррупции, иногда на сексе. Я уж и припомнить не могу, сколько раз ты рассказывал мне о каких-то мужчинах, обманывавших своих жен. Ты разве не понимал тогда, что делаешь то же самое?
Он посмотрел в сторону.
– Конечно, понимал.
– А ты знаешь, как больно, когда об этом узнаешь?
Он перевел взгляд на нее. У нее невольно навернулись на глаза слезы. Она смахнула их рукой, но они наворачивались снова и снова. Наконец, взяв себя в руки и стараясь не обращать на слезы внимания, она спросила:
– Интересно, как ты сошелся с ней?
– Это не столь важно.
– Для меня это важно.
– Знаешь, мне не хотелось бы сейчас об этом говорить.
– Потому что это нечто особенное? Потому что это твое, а не мое? Потому что ты боишься, что я попытаюсь вас как-нибудь контролировать?
– Потому, черт возьми, что мне вообще не следовало ни о чем говорить. Я знал, что ты ни о чем не подозреваешь. Я знал, что это причинит тебе боль. Я проболтался, потому что был в ярости, но это не означает, что все выглядит так, как представляется тебе. Я изменил тебе вовсе не потому, что тебя ни во что не ставлю. Я сделал это, поскольку у меня были потребности, которые не удовлетворялись.
Потребности, которые Энджи не удовлетворяла. Она ощущала этот печальный факт теперь все чаще и чаще, но узнать об этом поначалу было особенно болезненно. Она не в состоянии делать все и быть всем. Она была готова признать это.
Бен прислонился к стене, сложив руки на груди и пристально рассматривая свои ботинки на веревочной подошве. Усталым голосом он сказал:
– Я всегда хожу в библиотеку просматривать периодику. Она была там. Мы стали друзьями.