Лицо Питера приняло напряженное выражение.
– Я не виноват в ее смерти.
– Я не сказала этого, но совершенно очевидно, что она нуждалась в чем-то, что никто из нас не смог ей дать. В своих письмах она постоянно твердит, что ее жизнь не сложилась, что она неудачница, и это надрывает мне сердце. Когда ее отец приехал на похороны, он только заметил, что трагедии бы не произошло, если бы она осталась дома в Юджине.
– Но тогда она не стала бы врачом. А это был главный источник, из которого она черпала силы для жизни.
– Я тоже ему сказала об этом. Тем не менее бывают моменты, когда… – Тут она замолчала и постаралась сдержать себя. – Бесполезно. Как ты говоришь – «было и быльем поросло». – Потом она снова обратилась к Питеру: – Но мы живы и по-прежнему работаем. И мне хочется, чтобы так продолжалось и дальше. Мне нравится, как мы живем, вот почему все неприятности, которые случаются с нами, я принимаю так близко к сердцу. Питер оттолкнул от себя пустую чашку.
– Для особой печали нет причин. Фотографий больше не существует. Я их уничтожил, и негативы тоже.
– Но почему, если ты считал их произведением искусства?
– Потому, что я не идиот, Пейдж. Ты права. Мы не имеем представления, как суд присяжных может посмотреть на подобные упражнения в фотографии. Если бы они попали в дурные руки, я мог бы оказаться в дерьме по уши. Они того не стоят. – Он сделал паузу. – Ну, почему ты не радуешься? Предосудительные улики уничтожены, и совместная практика спасена. Теперь никто не сможет обвинить педиатров группы, что они позволяют себе вольности с пациентами.
Пейдж внимательно посмотрела на свои руки, не зная, как преподнести то, что сказать было необходимо. Питер мог выглядеть невинным, как ягненок, когда чувствовал угрозу по отношению к собственной персоне, а такая угроза, несомненно, теперь существовала. Она тихо произнесла:
– Улики, возможно, канули в Лету, но проблема осталась. – Она схватила его за руку, прежде чем он успел подняться. – Только не горячись. Ответь мне. Что больше опечалило Мару – качество твоих снимков или сам факт того, что ты их делал? Мне необходимо знать это, Питер. Мы имеем дело с детьми. Я не могу позволить, чтобы кому-нибудь из них причинили вред.
– Ты оскорбляешь меня, – так же тихо, как Пейдж, промолвил он.
Она сжала его руку.
– Я просто спрашиваю.
– Если бы ты меня знала или доверяла, тебе не пришлось бы спрашивать.
– Это не имеет никакого отношения к тому, доверяю я тебе или нет. Это связано с тем, что могут подумать о нас люди, а их мысли далеко не всегда можно контролировать.
Питер освободил свою руку. Он обеими ладонями ухватился за пустую кофейную чашку, посмотрел Пейдж прямо в глаза и сердито выдавил:
– Я скажу тебе раз и навсегда. Я люблю детей, потому что они невинные и доверчивые существа и по своей сути не способны на дурное, но я не испытываю к ним никаких сексуальных желаний. В этом плане я предпочитаю женщин. Это вполне здоровое чувство, свойственное всякому здоровому мужчине. Уж коль скоро я затронул эту тему, то позволь тебе сказать следующее: не переступая рамок закона, я имею право трахнуть любую восемнадцатилетнюю девицу, которая мне понравится.
– Я прекрасно все понимаю, но не беру юридическую сторону дела. Просто я могу тебе гарантировать, слышишь – гарантировать, что, если в городе станет известно, что у тебя связь с восемнадцатилетней девчонкой, ты потеряешь половину своих пациентов.
– Ты совершенно права. Вот почему я никогда не сделаю этого.
– А как насчет того, что ты ворвался ко мне домой? – бросила Пейдж, которая искренне считала, что быть жуликом и вором куда лучше, чем фотографировать детей в обнаженном виде. Поскольку Питер как-то ухитрился выслушать ее по поводу фотографирования и не устроил истерику, она надеялась, что он проглотит несколько вопросов о своем участии в обыске. – Ты что, решил выкрасть письма Мары, полагая, что они тебя компрометируют?
Когда он поднялся из-за стола, она не стала его удерживать.
– Ты на самом деле мне не доверяешь, ведь так? – спросил он.
– Мне бы очень хотелось. Но я чуть голову не сломала, размышляя, кто это мог сделать и у кого для этого были мотивы, и решила, что только у тебя.
Он повернулся на каблуках и, сунув руки в карманы, вышел из кафе, не удостоив Пейдж больше ни единым словом.
Он не разговаривал с ней ни в тот день, ни на следующий. В случае, если их дороги на работе как-то пересекались, он или внимательно изучал историю болезни, или занимался еще каким-нибудь делом. Когда Энджи осведомилась о причине подобной отстраненности Питера, Пейдж неопределенно пожала плечами, чувствуя себя в душе лицемеркой. «Общайтесь», – говорила она Энджи, намекая на нее и на Бена; «общайтесь», – твердила она девочкам в Маунт-Корте; «общайтесь», – говорила она чуть ли не каждый день родителям своих пациентов.
Короче, она решила поступать в соответствии со своими намерениями. После нескольких дней молчания она, что называется, приперла Питера к стене, застав его врасплох в его собственном офисе.
– Я знаю, что ты вне себя от ярости, но если мы не поговорим как следует, то ничего не разрешим.
– Нам не о чем с тобой разговаривать, – холодно отпарировал он. – Ты достаточно ясно в прошлый раз изложила свое мнение, и мне не нужно повторять одно и то же.
– Я не утверждала, что именно ты вломился в мой дом. Я только задала вопрос.
– Этого было вполне достаточно.
– Но я должна была задать этот вопрос, – заявила она, переходя к обороне. – Посмотри на все это с моей точки зрения. Если говорить об обстоятельствах дела, у тебя были и возможность, и мотивы залезть в мой дом. Если это не ты, мне надо выяснить, кто это сделал. Подумай только – кто-то вломился в мой дом. В данном случае речь идет не только о моей безопасности, но и о безопасности Сами и Джилл.
– Извини, ничем не могу тебе помочь. – Питер замолчал и принялся что-то записывать в лежавший перед ним отчет.
– Питер, знаешь что? – Она вздохнула. – Я не могу больше работать с тобой, если ты не будешь разговаривать.
– Мы будем разговаривать. – Он отшвырнул в сторону ручку и откинулся на спинку стула. – Мы будем разговаривать по поводу любого пациента, о котором ты захочешь узнать мое мнение. Так что говори, кто он, и в чем его проблемы.
– Скажи, ты любил Мару?
– Мара не была моей пациенткой.
– Ты говорил ей, что это она убила Дэниэля?
– Дэниэль, – со злостью проговорил Питер, – был наркоманом. Она влюбилась в него, потому что считала его несчастным. Она и замуж-то за него вышла только потому, что наивно полагала, что одной силой своей любви способна вытащить его из ямы, в которую он попал. Когда этот номер не прошел, она попыталась его лечить с помощью медикаментов. Не могу сказать точно, действительно ли она его убила – меня там не было. Но, по моему размышлению, помимо медикаментов, она давала ему наркотики.
– Она старалась постепенно уменьшить дозу, чтобы он со временем от них отвык.
– Парень умер как раз от передозировки. Таковы факты. Мара ли приносила ему наркотики, которые вызвали его смерть, или их ему запродал местный толкач, остается под вопросом.
– Но ты на самом деле угрожал ей этим? – спросила Пейдж.
Она ни секунды не верила в то, что Мара виновна в смерти Дэниэля. С другой стороны, если подобное предположение выдвигалось и если бы этим делом заинтересовались официальные лица, признав ее виновной, это могло бы грозить потерей лицензии на занятиях медицинской практикой, что для Мары было бы равносильно смерти. Ее карьера значила для нее слишком много.
Питер, однако, был не склонен рассуждать подобным образом.
– Что ж, я действительно угрожал ей этим. Она просто с ума сходила от ярости, пытаясь дать мне понять, как я буду выглядеть перед авторитетной медицинской комиссией в случае, если мои снимки попадут к ним. Ну я, конечно, тоже рассвирепел и рассказал ей, что может произойти, если мои предположения о причине смерти ее мужа дойдут до той же комиссии. – Питер провел рукой по волосам. – Знаешь, Мара временами бывала порядочной сучкой. И до сих пор не оставляет нас в покое, ее тень все еще витает над нами.