Петя, по словам Вари, был сыном сестры Елпидифора Тимофеевича, недавно приехавшей в город. Во всяком случае, так говорила прежняя нянька. Куда делась новая нянька, и была ли она в тот момент в саду, испуганная Варя не заметила.
Вот и сидел Харитон, как пообещал Варе, перед закрытой дверью, прислушиваясь к раздающимся из кабинета голосам. Женщину Харитон заметил, когда подходил к конторе. Полная, круглолицая, она с трудом открыла тяжёлую дверь в контору, подметая подолом дорогого платья портовую пыль. Это она сейчас плакала и голосила за дверью. Мужской голос был низок и неразборчив.
«Ну, сколько можно сидеть. Пожалуй, надо уходить», – Харитон поднялся, но неожиданно для самого себя не вышел на улицу, а с силой потянул за ручку двери кабинета.
– Поди прочь, я занят, – раздался рык.
– Простите, ваше благородие, имею что сказать по поводу похищения, – Харитон очередной раз подумал: не надо было ввязываться в это дело, вот только отступать уже поздно.
Женщина на диване вскрикнула и упала в обморок. Харитон неловко попытался ей помочь, но мужчина, восседавший за огромным столом, остановил:
– Погоди. Сама оклемается. Даже и лучше без неё, – измерил взглядом Харитона с ног до головы. – На похитителя ты не похож. Что-то видел?
Пока Харитон передавал Варин рассказ, мужчина за столом становился всё раздражительнее:
– Значит, мальчонка твой сказал: «Трехпалый»… Да, с этим в полицию соваться бесполезно. Где этого трехпалого искать?
– Я, ваше благородие, думал: может, у вас кто на примете есть, – почтительно произнес Харитон.
– Нет, не припомню, – хозяин кабинета пожал плечами. Окладистая круглая чёрная борода скрывала нижнюю часть лица, отчего, когда он поднял плечи, показалось, что шеи и вовсе там нет, а голова растёт прямо из плеч, словно у какого-нибудь книжного великана.
– Говорил же курице, – кивнул Елпидифор Тимофеевич в сторону сестры, – большой город, всё случиться может, не доверяй ребёнка абы кому…
Помолчал, пожевал усы:
– Что делать-то?
Харитон вдруг вспомнил: третьего дня в порту он, занятый своими мыслями, столкнулся с квасником, чуть не сбил того с ног. Оборванный, перепоясанный мешком вместо фартука, квасник вытирал грязной тряпкой лоб и жалко просил прощения. Другой рукой с тремя пальцами он прижимал к груди кувшин с бурым пойлом, которое называл квасом.
– Думаешь? Вряд ли. Нищих в городской сад городовые не пускают, – засомневался Елпидифор Тимофеевич.
– Я у входа в сад городового и в глаза не видел, – буркнул Харитон. – А это какая-никакая, всё зацепка. Может, поспрошать у обитателей «Окаянки», «Прохоровки», «Дона»? Сами знаете, ваше благородие, притонов этих возле порта развелось, словно клопов в портовой гостинице. Друг друга они знают. Может, что и подскажут.
– Только не городовому с его селёдкой5, – усмехнулся хозяин кабинета. – Тебя как величают?
– Харитоном.
– Я, Харитон, людей насквозь вижу: ты человек не слишком богатый, но порядочный. Может, попытаешься, поспрошаешь? Уж поверь, не обижу, за племянника отблагодарю.
Харитон вышел на улицу и с досады плюнул: дурак он, как есть дурак. Ради красивых Вариных глаз да благодарности одного из самых влиятельных людей города… Усмехнулся:
– Рубль, небось, сунет.
И поспешил домой переодеваться: вдруг всё-таки парнишка там, в этих трущобах? Страшно ему, поди…
***
Невзрачный деревянный сарай с гордым названием «Дон» был четвёртым притоном, куда заглянул Харитон. В «Окаянке» ему с ходу предложили продать всю «одёжу», посчитав фраером, за счёт которого можно поживиться; в «Гаврюшке» Харитон с трудом отделался от двух оборванных, грязных морщинистых созданий, едва напоминавших женскую особь: «Красавец, возьми нас, задёшево, тебе пондравится». В «Прохоровке» за гривенник провели в «дворянское» отделение, где на топчанах, покрытых грязными тюфяками, набитыми соломой, ждали восьми-десятилетние девочки, извергавшие грубые ругательства. Одна из них, жестоко избитая сожителем, с синяками по всему телу, едва прикрытому каким-то тряпьем, беззвучно плакала и терла глаза тонкими, прозрачными ручонками.
5
Городовой конца XIX века был вооружен свистком, револьвером и солдатской шашкой, непочтительно прозванной в народе «селедкой».