Долина реки Барскаун, ведущая к югу от Иссык-Куля на гребень Терскей-Алатау, вначале похожа на другие такие же долины западного Прииссыккулья. С берегов реки исчезают пустынные ландшафты, их как бы задергивает нежно-зеленое покрывало сочных, свежих, ярких альпий ских лугов. По этому ковру разбрелись стада коров, отары овец, табуны лошадей. Редко разбросаны округлые юрты.
Картина удивительная. Это ближние джайлоо — горные пастбища киргизских колхозов.
Уже начинаешь привыкать к этому ласкающему взор пейзажу, как вдруг в него вторгаются новые элементы, поначалу резко нарушающие гармоничность ландшафта. Над низкотравными лугами возникают необычайно высокие и стройные, совсем как кипарисы, ели. Одноствольной колонной маршируют они по зеленым холмам, поднимаясь к подножию водопадов, низвергающихся с голых скал, холмов прямо к реке. Елей становится все больше и больше. Вот уже все склоны покрыты лесом. Тяньшанский лес необычен. Он состоит из единственной ели Шренка.
Не так просто решить вопрос, откуда взялась на Тянь-Шане эта ель. Одни ученые предполагают, что она пришла с Дальнего Востока, другие — с Гималаев, третьи — с равнин Средней Азии. По-видимому, ель Шренка связана с древней флорой хвойного гингко, родина которого — Восточная Азия. В эпохи, предшествовавшие оледенению, ель росла в смешанных лесах, соседствуя с лиственными породами. Но похолодание климата и вызванное им наступление ледников «вырвало» из смешанных лесов лиственные породы. Тяньшанская ель, сохранившись с доледниковых времен, стала единственной, полновластной хозяйкой горных лесов. Леса Тянь-Шаня превратились в однопородные.
Своеобразная особенность этих лесов — их парковый характер. Они кажутся созданными рукой человека. Объясняется это очень просто: ель приспособилась к относительно сухим условиям климата. Ее корням приходится далеко разбегаться в стороны в поисках влаги. И для кустарникового подлеска места остается не так уж много. Кусты рябины, облепихи, барбариса, шиповника, смородины не образуют сплошных зарослей, не «засоряют» еловый лес. Он остается чистым, насквозь просматривающимся. Лес насыщен солнцем и напоен горьким ароматом хвои. А сколько в нем цветов!
Тринадцать видов эремурусов можно встретить в таком лесу. Одни названия чего стоят: эремурус Ольги, Зинаиды, тяньшанский, согдийский… Это мощное растение из семейства лилейных образует соцветие метр длиной, в котором собрано до восьмисот цветков. Обычно они бледно-розовые, но у эремуруса Зинаиды на лепестках сохраняется лишь розовый ободок, а середина коричнево-пурпурная. Родственна эремурусам и корольковия с буро-зелеными коло кольцами, в названии которой увековечено имя Я. И. Королькова. Немного выше по склону — тюльпаны. Их целое море…
Пожалуй, тюльпан — самый главный цветок Тянь-Шаня. Это его гордость. В лесах Киргизии встречается больше двадцати видов тюльпанов. И среди них: тюльпан Грейга — огненно-красный с пурпурными листьями, белый тюльпан Кауфмана (диаметр цветка десять сантиметров!), изящный тюльпан Зинаиды — снаружи ярко-красный с зелеными прожилками, внутри золотисто-желтый.
Многие виды, образующие это удивительное цветочное море, встречаются только на Тянь-Шане. Здесь их родина Они служат великолепным дополнением к столь же уникальной тяньшанской ели, пережившей оледенение…
Впрочем, и растения, широко распространенные в других местах, в соседстве с елями Тянь-Шаня выглядят как-то по-иному. На темном фоне ярко сияют крупные желтые соцветия барбариса, кусты которого достигают двух-трех мет ров высоты. Ближе к краю леса прижимаются массивы желтоцветной облепихи. Золотистые, кисловатые ее ягоды будто обклеены вокруг веток, не легко их отделить не повредив. Пожалуй, трудно назвать место, где облепиха встречалась бы в таких количествах, как на Тянь-Шане. Листья кустарника-подлеска, серебристо-белые внизу, создают для мелких его цветов легкий, струящийся фон.
На полянах тяньшанских лесов есть и «королева» цветов — гигантское зонтичное ферула. Свои огромные желты соцветия она раскрывает на конце стебля трехметровой высоты лишь раз в шесть лет.
Ветра нет. Но нет и тишины. Воздух насыщен жужжащими, звенящими, поющими, гудящими насекомыми. Среди них главенствуют пчелы. В этом цветочном море им раздолье. И только одного надо остерегаться мохнатым труженицам — голубого цветка аконита. Взяток его смертелен.
Ближе к вечеру лес затихает. С высот спускается про хлада. Постепенно тускнеют краски цветов. Лес начинает редеть — мы поднялись к его верхней границе. Здесь только отдельные экземпляры елей возвышаются на пьедесталах скал. Они похожи теперь на гигантские свечи. Скалы напоминают грандиозные соборы готического стиля. С исчезновением леса долина мрачнеет.
К перевалу Барскаун. Теперь внимание привлекает новый феномен. Склоны Барскаунской долины сложены сиенитами и диоритами — породами глубинного метаморфизма, образовавшимися в недрах земли под влиянием очень высоких температур и очень высокого давления. Пройдя через это «горнило», они приобрели исключительную прочность. Такие породы, оказавшись на поверхности, способны долго сопротивляться разрушительному действию текучих вод, мороза, солнечных лучей, ветра. Но разрушению подвластно все. И даже сверхпрочные сиениты и диориты Барскаунской долины…
Навстречу нам приближается мощный шлейф из дикого хаоса каменных глыб, спускающихся с трехкилометровой высоты — с самого гребня долины, к серебристой змейке Барскауна. Это каменный поток, напоминающий реку или ледник. «Река», сложенная камнями. Она не одна в долине. Две или три таких «реки» виднеются впереди, а одну мы не заметили.
Каменные потоки кажутся движущимися. Ощущение их движения и текучести создается поперечными волнами, изгибающимися, образующими концентрические дуги, направленные выпуклостью вниз. Эти потоки камней — ученые называют их «каменными глетчерами» — практически неподвижны. Их форму нельзя считать развивающейся. Это что-то вроде памятника великому ледниковому периоду.
Вверх ведет нас лента серпантина. Подъем, поворот, спуск, снова подъем… Один за другим повороты остаются внизу. В отличие от равнинной дороги здесь, в горах, можно близко увидеть и то место, где был уже давно, и то, куда предстоит совсем еще не скоро добраться. Впечатление такое, как будто находишься на верхнем ярусе в очень большом театре. Впрочем, ярус этот далеко не самый последний. Мы взбираемся на Сары-Мойнок — перевал через первую каменную стену Терскея, лежащий на высоте трех тысяч шестисот метров.
В песню мотора вплетается жалобный стон. Нелегко брать крутой подъем перед перевалом. Где-то, кажется совсем рядом, но намного выше, а потому довольно далеко, на тремя поворотами дороги, застрял какой-то грузовик. Его мотор задохнулся в разреженном воздухе. Несколько парней в телогрейках и ушанках столпились вокруг водителя, голова которого исчезла под капотом машины.
— Далеко сырты?
— Да, порядком. Засветло вряд ли добраться. Два перевала…
Мгновенно темнеет в горах. Особенно в такой теснине, как ущелье Барскауна. Хотя до астрономического захода солнца остается три часа, в ущелье спустилась какая-то серая кисея, как бы отдалившая громаду склонов с их сияющими снежными вершинами; покинутые солнечными лучами вершины потухли, как будто их присыпали пеплом.
Только позади величественная панорама гор была еще освещена лучами солнца, клонившегося к западу, куда-то за Иссык-Куль. Низкое солнце, щедрое на краски, пятнало горы в совершенно не свойственные им цвета: вогнутый лоб большого креслообразного кара слегка алел, каменные глетчеры стекали к синеватой, в черных зазубринах елей пойме Барскауна светло-фиолетовыми потоками. Небо вверху тускло-сереющее, но безоблачное. В него устремлен задранный радиатор нашего «газика». Впереди ничего нет. Только небо встает за обрывом дороги. Уклон такой, что, кажется, поднимаешься в лифте. Но дрожащий, вот-вот готовый оборваться стон мотора сменяется ровным гудением, радиатор опускается, мы видим впереди новую цепь гор. Перевал пройден. Он не последний. Небольшой спуск, снова петляние по серпантину. Новый подъем — на Барскаун.