Но как бы черта сибирского берега ни колебалась — она вся остается на пологой материковой отмели, которая уже дальше на севере, кое-где в тысяче километров от берега, крутой ступенью вдруг обрывается в пучины океана. Поэтому наши северные моря неглубоки. Из-за близости грунта море Лаптевых при сильном волнении взмучивается. Льдины-стамухи сидят на мели.
В Черном море зимой лишь северные заливы могут подернуться льдом, но и малому судну обычно ничего не стоит взломать эту корку. А в северных морях лед никогда не растаивает. Лишь в разгар скупого полярного лета кромка льда отступит от земли, и корабли Северного морского пути, встречая пловучие льдины, раскалывая ледяные поля, пойдут вдоль сибирского берега. Через три месяца снова все будет заковано в лед, и ледяной панцырь достигнет к маю толщины в два метра. Только в середине морей ударами ветра и волнением он будет взламываться, нагромождать торосы и в полыньях обнажать чистую воду, охлажденную почти на два градуса ниже нуля.
Но жизнь есть и тут, в арктических морях. Цепляясь бивнями, как багром, вылезает на льдину жирный морж. Оставляя косолапые следы на снежном насте, слоняется между торосами белый медведь, спугивает в воду тюленей. Белогрудые кайры, тучей поднявшись с птичьего базара, схватились с орланом — на уступах скал, как ванька-встанька, еще вращаются, не скатываясь, их остроконечные яйца, задетые при взлете, а в воздухе порхают выщипанные пушинки.
Опустись мы под лед в глубины моря — и там, в зеленоватой тьме, за сплетением полупрозрачных водорослей, тоже встретим живые существа: хищная зубатка таращит свои злые глаза, розовый моллюск, лежа на дне, то раскрывает, то закрывает раковину, цветная актиния, похожая на астру, своими лепестками захватывает рыбку. И в морях Арктики есть жизнь, по-своему богатая.
Но в студеной воде, долго прикрытой ледяным щитом от солнечного света, сравнительно плохо с первопищей — с растительным планктоном. А из-за первой ступеньки страдает и вся лестница океанской жизни.
Этого не скажешь о Баренцовом море, самом большом и самом глубоком из наших арктических морей.
Синей струей течет Гольфстрим через всю Атлантику, из Мексиканского залива к Шпицбергену. Поток в десять тысяч Волг несет с собой в Арктику тепло тропического солнца. За Шпицбергеном он вливает это тепло в Северный Ледовитый океан. Теплая, но соленая и потому тяжелая вода Гольфстрима уходит вниз и, остывая, продолжает тихо и незримо двигаться глубоко под ледяным покровом к полюсу и дальше.
Но еще перед Шпицбергеном ветвь атлантических вод отщепляется вправо от главного потока и Нордкапским течением заворачивает в Баренцево море. Там этот отпрыск Гольфстрима медленно крутится, погружаясь и отдавая тепло. Вот почему вся южная часть Баренцова моря остается в суровую зиму свободной от льда. Эта незамерзающая часть наших арктических вод равна по площади всему Черному морю.
Морозной полярной ночью под зеленовато-лиловым пламенем северного сияния Кольский залив весь курится клубами пара, но не замерзает. Иногда над заливом даже рождаются кучевые облака. На этих берегах зимой теплее, чем в Москве.
Белое море южнее Баренцова, но туда не заходят теплые воды, и его надолго сковывает лед. Лишь ледокол в силах вывести зимой судно из Архангельска, нашего главного лесного порта. А в Мурманске на Баренцовом море круглый год распахнуты ворота в Атлантику и Арктику. Туг у нас — близкий и свободный выход на просторы Мирового океана.
Но мы не забываем: где выход, там и вход.
В истории еще не было случая, чтобы выход в море через Мурман послужил русскому народу для каких-нибудь захватов. А обратное бывало, и не раз. Мы помним, как сто лет назад наши поморские города и селения горели под английскими ядрами. Помним, как в гражданскую войну американцы и англичане вгрызались в наш Север, чтобы подать руку Колчаку и ударить на советскую столицу.
Сейчас этот вход открыт для друзей и заперт для врагов.
Под защитой Северного флота растет Мурманский порт, самый северный из больших портов мира. Первое время он был лишь зимней заменой замерзающего Ленинградского порта, а потом, когда советские геологи открыли у него под боком хибинские апатиты, получил свой собственный груз и стал работать круглый год.