Но ведь теперь можно и не спешить! Главное - выспаться, чтобы через несколько часов уже с чистой головой и омытыми сном глазами разобрать "Откровение Клеомена", - именно такое название возникает само собой в сознании Жерара, - и записать его разборчивым почерком на современном галльском наречии.
Аккуратно положив драгоценные страницы под тяжелый словарь, Жерар неверным шагом бредет в спальню. Выключает электричество, задергивает шторы, чтобы не мешал приближающийся рассвет. Бросается, не раздеваясь, на кровать с фигурным изголовьем и забывается счастливым сном под доносящееся из гостиной ностальгическое диминуэндо "Опавших листьев".
Но через несколько минут просыпается, встает, как подброшенный, и торопливо шлепает в гостиную. Надо же наконец выяснить тайный ключ к дару орбинавта, которого так не хватало двум предкам Жерара - Жану-Батисту и Люсьену!
***
- Теперь мы знаем, кто и когда составил нашу рукопись! Названо имя автора, названо время! Клеомен пишет, что жрецы-асклепиады были сильно обеспокоены действиями императора Константина, узаконившего христианство и укреплявшего его позиции. Значит, "Откровение" было написано в 310-х годах. А основной текст рукописи, который расшифровал еще Жан-Батист, тот же самый Клеомен составил во времена императора Аврелиана, то есть где-то в 270-х годах. Я проверял даты по энциклопедии.
Арнольд, с интересом слушавший брата, прервал его жестом руки. Привстав, он подозвал проходящего мимо официанта и попросил добавить к сделанному ранее заказу бутылочку минеральной воды. Снова уселся, затянув немного ослабший узел галстука.
- Кордуба это, надо понимать, древнее название Кордовы? - поинтересовался он. - Испания ведь была тогда частью римской империи?
- Да, все верно. Я это тоже проверял.
Арнольд поднял глаза на брата.
- А ведь мы с родителям были на экскурсии в Арголиде, когда отдыхали в Греции. И в Эпидавре тоже побывали, и развалины храма там видели, и стадион.
- Как! - удивился Жерар. - Ты помнишь то лето? Тебе же было всего пять лет!
- Раньше помнил смутно, без подробностей. Но в прошлом году я с Николь и младшими детьми снова ездил туда. Так что теперь помню все очень хорошо. В том числе и рассказ экскурсовода о том, что при императоре Феодосии языческие культы были запрещены, и особо рьяные монахи по всей империи принялись уничтожать и разорять древние храмы, разбивать статуи. Тогда же пришел конец и культу Асклепия. Так что жрецы, о которых пишет Клеомен, волновались не зря. Если, конечно, вся эта рукопись не поздний розыгрыш.
Жерар отмахнулся от крамольного предположения небрежным движением руки, даже не дав себе труд высказаться по его поводу.
- А я очень хорошо помню ту нашу поездку, когда мы были детьми, - задумчиво проговорил он. - Масличные рощи на склонах холмов, сухая трава, колючки, жара, мраморные глыбы, куски колонн, большие скалы, разбросанные валуны... Там все дышит древностью, и из этой древности к нам пришло послание!
В который уже раз за последние двое суток Жерар почувствовал, как по спине его бежит дрожь возбуждения. И он видел, что испытываемые им чувства в какой-то мере передаются и брату, несмотря на скептицизм Арнольда.
В кафе, где сидели братья, вдоль всей стены, расположенной напротив больших окон, затененных полупрозрачными белыми занавесками, тянулся длинный мягкий, обитый кожей диван. Перед ним стояли пять столиков. Один из них и заняли братья. Жерар сидел на стуле. Арнольд располагался напротив него на диване. Рядом с ним лежали его портфель-дипломат и оба пальто.
Со стороны Жерар с его усами, бежевым твидовым костюмом и накинутым на плечи тонким шарфом казался человеком более преуспевающим, нежели его брат, который носил клетчатый пиджак и заурядный галстук, выглядя скучным конторским чиновником.
Кроме них, в кафе находилась только одна посетительница - женщина средних лет с маленькой черной сумочкой в стиле, некогда введенном неутомимой преобразовательницей моды Коко Шанель.
- Разве ты не мог приехать к нам? - спросил Арнольд. - Почему надо было встречаться здесь?
Жерар развел руками, показывая, как удивляют его подобные вопросы.
- Извини, Арнольд, но при всем моем самом теплом отношении к Николь и вашим детям, они не должны ничего знать про рукопись. Надеюсь, ты помнишь об этом.
- Помню, - проворчал Арнольд. - И считаю всю эту секретность полной нелепостью! У нас в руках находится, возможно, исключительно ценный для историков документ четвертого века. Какое право имеет одна семья - даже не семья, а отдельные ее представители! - скрывать подобную находку от всех остальных людей? Наша прямая обязанность - сделать ее достоянием гласности. Пусть специалисты изучают ее, разбираются в ней. Заодно пусть установят и подлинность нашего манускрипта вместе с этим, как ты его называешь, "Откровением Клеомена".
Жерар вскочил на ноги, с грохотом отодвинув стул и чуть не опрокинув свой портфель, стоящий на соседнем стуле. Официант за стойкой и женщина с сумочкой оглянулись на него.
- Ты поклялся молчать! - драматичным шепотом воскликнул Жерар.
- Ты тоже поклялся выполнять этот ваш дурацкий "Наказ Люсьена", - утомленно возразил его брат. - Но ведь нарушил же, рассказав о рукописи мне! Ладно, ладно, не кипятись. Раз для тебя все это так важно, буду продолжать молчать.
Жерар сел.
- Может быть, так даже лучше, - добавил Арнольд. - По крайней мере, никто не узнает, что некоторые мои родственники столь доверчиво принимают за чистую монету мифы и древние суеверия. И еще претендуют на то, чтобы называться учеными.
- Тебе, как человеку рациональному и скептически настроенному, должно быть, совершенно неинтересно, что пишет дальше Клеомен, не так ли? - съехидничал Жерар.
- Интересно, потому что это представляет историческую ценность. Ну, давай, почитай, что еще рассказывает нам интеллектуал бронзового века! Хотя, ладно, не буду преувеличивать! Римская империя это ведь уже железный век, если не что-нибудь еще более позднее и просвещенное! А вот мы, интересно, в каком веке живем? В бумажном?
- В чернильном, - с кривой усмешкой парировал Жерар.
Отодвинув в сторону чашечку с остатками кофе, он взял листок, на котором был написан его перевод "Откровения Клеомена".
- "Восхваляю всемогущую судьбу за многократные выпавшие на мою долю дары. Ибо довелось мне узнать бесценное учение, пришедшее в незапамятные времена из далекой Индии, о том, что всякий смертный может стать истинным алкидом. И был я настолько удачлив, что увидел собственными очами урожденного алкида, или орбинавта, если использовать название, придуманное доброй памяти Кальпурнией, женой моего первого патрона Марка Ульпия. Да, один из моих учеников, местный мим Александр, открыл у себя этот дар, чему я был свидетелем! И этим еще не исчерпалось все мое счастливое везение, ибо многие годы входил я в общество замечательных людей, которые, благодаря все той же, легкой на выдумки Кальпурнии, называли себя кентаврами. И не только знался я с ними, но и обучал их созерцательным упражнениям древнего учения и совместно с ними выполнял эти упражнения. И, словно всего сказанного было недостаточно, удостоился я на склоне лет и сам обрести великий дар господства над временем, а вместе с ним - вожделенное молодое тело".
Поначалу Жерар, уязвленный желанием брата нарушить клятву о секретности, говорил монотонным невыразительным голосом, но постепенно все больше увлекался. На лице его появился румянец. Теперь уже оживленно читал он рассказ Клеомена о том, что кордубские "кентавры" не только выполняли "созерцательные упражнения", или медитации, предписанные древним учением, но и постоянно обсуждали между собой важность сострадания и методы взращивания способности сострадать. Это тоже было частью учения. Подчеркивалось, что развить дар можно и без всякой оглядки на сострадание. Именно отсюда и следовала необходимость держать учение в строжайшей тайне. В неосторожных или небрежных руках дар орбинавта мог породить много зла.