— Нема кражей у нас, — бормотнул Павло, — как вы к нам с войной таскаться меньше стали, так тишь, ничего не слышно.
— Слышно, Павло Лукич, слышно, — продолжал Мефодий, отнюдь не задетый оскорбительным тоном Батурина, — на плоскости народ не в пример к нашему вороватый, по степям разбег большой, балки длинные да глубокие, шута два упоймаешь. Только прошлой ночью человек кричал, за Кубань было слышно. Не знаю, как кому, а у меня жилы смерзли, до утра глаз не слепил. «Что делают?» — думаю…
— Говори, про что начал, — перебил Павло, — не участковый есаул, в нашу жизню не путайся.
— Так вот, уворуют тягло, повозку-то кидать надо? На себе не потянешь ее? Нет. Бросишь повозку у такого куманька, как Семен, а сам с кнутиком до дому. Путешествуем грязные, голодные и холодные, от дороги изнуренные до последней степени. Почему же все это? За ради удовольствия вот, мол, фон барон Иван Петров в путешествию отправился? Играй сто оркестров. Нет. Через то волочемся с гор своих, как цыгане, что обездоленные мы. Негде посеять нам своего хлеба, земли много, не обидели, а вот пахать нечего, вся под лесом. — Мефодий уперся костистыми локтями в сгол, охватил руками голову и горько покачал ею. — Сытый голодного не разумеет. Ясно, что своя рубаха к телу поближе, поплотнее. Лес-то тоже не даром достался, Павло Лукич, если все хочешь знать. Платили мы десятки лет попенный сбор в доход войску за срубленные деревья. Больше двух миллионов выплатили попенных денег войску. В своих юртах, па своих юртовых наделах платили. А что это, если разобраться? Да это поземельный налог. А вот спросил бы я вас, линейские казаки, платили вы за проданный хлеб, полученный на своих наделах? Нет. А мы десятки лет платили и только с тысяча восемьсот девяносто пятого года прекратили эту дань, да и то после того, как устроили десятка два лютых побоищ с лесниками на мосту Белой речки, под Майкопом-городом. Был такой у нас внутренний враг, лесничий Пальчинский, обокрал всех и потом — видать, от стыда — жизнь прикончил, сам себе копыта отодрал.
— Лес рубаете, пеньки торчат, а пахать нечего, — угрюмо произнес Павло, вставая из-за стола и разыскивая по всем углам шапку. — Надо корчевкой заняться, рукава подсучить, штаны закатать повыше, и земля будет.
— Отдайте из войскового капиталу наши два попенных мильона, мы не то что пни повыдираем, мосты на реках поставим заместо сегодняшних калек, разваленных, переправы наладим.
— Маку вам, — зло перебил Павел, надевая шапку, — два мильона! Ишь чего захотели. Вас с потрохом продай, столько не выручишь.
— Маку там или еще чего-нибудь, Павло Лукич, а своего добьемся! — запальчиво выкрикнул Мефодий. — Мы эту колоду карт раскроем, что нам старый режим бросил. Кинем по столу, может, и нам очко-молочко попадет, не все ж водичка.
Павло подошел к Мефодию и смерил его тяжелым взглядом.
— Ты что ж, может, за нашими землями прибыл? Азиятов еще с собой приволок!
— А может, и так.
— Что? — скрипнув зубами, прошипел Павло, — что? — Он поднял руку, расправил пальцы и неожиданно схватил Мефодия за грудь. — Я с тебя двух сделаю, мышь поганый.
Все кинулись к Батурину. Хозяйка, вскрикнув, села на лавку. Павло обвел всех мутными глазами, разжал кулак.
— Идите вы все… — Не докончив, направился к выходу. У дверей обернулся — А ты, Семен Карагодин, зря с такой сволотой путаешься… Богадельню открыл. Азиятов, городовиков, чумаков понасбирал. Тебе, казаку, стыдно…
— Зачем вы его разобидели? — шептала Елизавета Гавриловна. — Павел Лукич человек хороший. С отцом не ладит, пришел душу отвести, а вы его со злым сердцем отпустили.
Семен, прикрыв дверь, позвал всех к столу.
— Пройдет. Спереди горячий, а сзади лед. Присаживайтесь, гостечки дорогие. Ты чего, Хомутов, за картуз взялся, положи его на место, не убегит… Гавриловна, ну-ка тащи на стол лапшевник…
Хомутов говорил с Махмудом, деловито расспрашивая его о жизни в черкесских аулах, много ли пришло горцев с фронтов, нет ли стычек с окрестными жителями. Махмуд рассказывал Хомутову обо всем, и гот слушал, черкая по полу лозинкой.
— Про большевиков знаешь что-нибудь? — неожиданно спросил он, внимательно присматриваясь к черкесу.