— Частновладельческие земли отойдут в собственность войска на условиях, которые выработает Учредительное собрание. Но, чтобы созвать Учредительное собрание, надо еще скрестить оружие с большевистской анархией. Война не окончена, и рано взбивать пуховики.
Степан, поймав последнюю фразу генерала, вспыхнул, сунул ложку в карман и, не глядя под ноги, грубо расталкивая людей, выбрался на крыльцо.
— Удержать бы нужно, — спохватился Лучка, — сейчас чего-либо на свою голову брякнет. Ой, так и есть. Какой-сь он невоздержанный…
— Слухай, Лучка, — одернул его сосед, — Степка, даром что наскрозь раненный, кажись, начал им шпильки в подошвы втыкать, слухай…
— Казаки! — крикнул Степан и махнул шапкой, точно собирая всех поближе. — Вот господин генерал, наш отдельский атаман, пуховиками нас попрекает, а того, видать, не знает, что па царской войне с казачества весь пух выдрали вместе с перьями… Его превосходительство снова кличет на фронта идти с кем-то драться. Корнилова вот опять сватает па нашу шею. Знаем мы Корнилова, знают его почище нас донские казаки. Хватит с нас, узнайте теперь вы его. Он в Галиции от австрийцев и то без штанов еле-еле убег, а всю сорок восьмую дивизию на распыл пустил. По трем фронтовым армиям балачки на два года хватило, другой бы порядошный от стыда бы помер… А под Барановичами да Калущем с каждого казака по полпуда крови выпустил, несметная сила легла, а за что? За десять мотков проволоки да за десятину горелой земли. Вояка! Мы там пузом по огню ползали, в атаку ура-ура, а тут наши паи по четвертной закупили и брюха себе наращивают. Казаки, нельзя этого терпеть! Кому убыток от войны, а кому прибыли невообразимые. На фронте башку норовят начисто счесть, а здесь ноги отгрызают…
Генерал побагровел, пробовал прервать казака, но тот разбушевался, и трудно его было теперь потушить.
— …Мы, фронтовики, навоевались, хватит с нас живодерки. Попили юшки, теперь за галушки. Силом воевать не погонишь… А полки с фронта возвернутся — а они вот-вот заявются, — будет еще разговор по милым душам. У тех тож на дурочке не проедешь… — Степан рывком расстегнул бешмет. — Исстрадались мы, замучались. По ночам всякая ужас снится, криком орешь, в мозгу шум… Воевать… господин генерал, не супружницу за мякотину щупать…
Выступление казака с такой явно оскорбительной речью, направленной против незыблемого начальства, сначала заставило Велигуру опешить. Атаман растерялся и беспомощно переминался на месте. Его выручил Тимофей Ляпин, протиснувшись сзади со свирепым лицом.
— Забрать Степку, — прошипел Ляпин, — разом забрать в тюгулевку…
Велигура колебался, видя суровые лица фронтовиков, но когда Степан выпалил насчет супружницы, атаман рявкнул:
— Вязать его, вязать!..
Степана схватили сзади под локти и потащили в распахнутые двери правления.
Над толпой пролетел его негодующий крик и замер, точно на рот ему накинули тряпку. Генерал видел, что сходка, так удачно начатая, закончилась скандалом. Надо было выходить из положения. Гурдай воспользовался внезапно водворившейся тишиной.
— Низко кланяюсь вам, земляки-станичники, — сказал он, сгибаясь в поясе. — Прошу прощения, если вас чем-либо обидел. Равновесие было восстановлено. Порыв, возбужденный Степаном, иссяк. Генерал не пожалел для бушующего моря немного масла. Он ушел, сопровождаемый свитой. За ним семенил Лука, не решаясь пригласить к себе родича, но услужливо разнося Степана.
ГЛАВА XI
— Нечего вам тут забавляться. Надо бороду иметь, без бороды не пущаем, — говорил Ляпин, выпроваживая Мишу и Петю с правленского крыльца, — и чего только этим шкубентам надо?
Сборная, куда ушел атаман, выходила окнами в правленский двор. Возле окон толпились люди, заглядывая внутрь. Протиснувшись к голубоватой раме, ребята увидели Гурдая, Велигуру, а на лавках выборных станичного сбора. Старики чинно сидели, опершись на палки. Выступал офицер с черной бородкой.
— Карташев, — узнал Миша, — полковник! Из Песчаного хутора. Богато живет.
— Что он объясняет? — полюбопытствовал Петя, прилипая к стеклу.
Двойные запаутиненные рамы заглушали звуки. Вдобавок на подоконник взгромоздился какой-то старик, заняв его почти весь своей широкой спиною. Приятели отошли неудовлетворенные.
— Кому праздник, а нам пылюкой давись, — рассердился Миша, — вот возьму и уеду в ночное. Там просторно, там…
Петя перебил друга:
— Смотри, кого-то пороть будут.
Во двор, поближе к дощатому пожарному сараю, вынесли лавку и пучок лозы. Один из дневальных, худоватый казак, сел на лавку верхом, пошатал.