Текинцев вызвали для сопровождения командующего в станицу Манычскую, где предполагалось авидание Деникина и атамана Донского войска — Краснова. Отсюда со двора, где расположились текинцы, виден острый шпиль церкви, похожей на часовню. В церковь отправился Деникин прослушать обедню и панихиду по «убиенном» Лавре Корнилове. Корнилов молился в этой же церкви перёд первым кубанским походом.
Скучающая охрана не знала, как убить время. Посматривая на шпиль колокольни, конвойцы перебрасывались гортанными возгласами. Они вспоминали своего бывшего господина, сравнивали с настоящим и осторожно пересмеивались. Они между собой называли Деникина «байсан енэрал»[3]. С холодным презрением они провожали глазами офицеров, суетливо сновавших по двору. Офицеров было много. Группами и в одиночку офицеры прибывали сюда, в Мечетинскую, а их, текинцев, конвойцев Корнилова, выручивших его из быховского плена и совершивших с ним ледяной поход, оставалось все меньше и меньше.
Под навесом двое казаков-вестовых точили кухонные ножи, словно кинжалы: поворачивая и ногтем проверяя жало. Кончив, ушли на кухню, пде вскоре застучали эти же ножи. Сегодня в доме ожидали к завтраку почти весь генералитет, и хозяйка готовила обильное угощение.
Один из текинцев вынул из ножен шашку, осмотрел ее, провел по лезвию пальцем, покачал головой. Он на ощупь определил мелкие, почти невидимые глазом зазубрины. Текинец лениво поднялся и пригласил с собой чернобородого арсаринца Рахмета, одного из любимцев Корнилова. Они направились под навес и принялись налаживать точило по-своему: перевернули, вылили из кожуха воду и закрутили камень всухую. Из-под клинка вырвались неяркие, но длинные искры. Затем они подлили воды, чтобы докончить наводку. Сталь мягко зашуршала. Текинцы, оставшиеся на месте, что-то прокричали, цокая по-соловьинаму языками. Чернобородый Рахмет, засучив рукава гимнастерки, принялся взмахивать шашкой. На его бледном лице появилось жесткое выражение. Послышался отчетливый свист стали. Текинцы закричали: «Ай, яша! Чох якши, егит!»
Во двор, сопровождаемые рябым донцом, вошли два степняка-кумыка. Кумыки трое суток гнали баранту, закупленную у них для продовольствия. Текинцы позвали их, но кумыки, не понимая языка, остановились, сняли лисьи треухи и боязливыми и одновременно завистливыми глазами смотрели на роскошное убранство конвойцев. Рахмет, подморгнув друзьям, пошел к кумыкам, поворачивая клинок так, чтобы он сверкал на солнце. Текинцы шутливо закричали: «Елдерне, егит. Чалма, егит!»[4]
Кумыки бросились бежать, достигли крыльца и замахали треухами перед донцом. Текинцы посмотрели друг на друга, заулыбались. Они знали заранее, чем окончится посещение штаба степняками. Денег им не дадут, но вручат расписки, подписанные генерал-квартирмейстером Плющик-Плющевским. Выйдя из штаба, кумыки с растерянным видом будут крутить бумажки, пока на них не цыкнет и не прогонит их часовой.
Деникин мучительно ожидал конца богослужения в небольшой, до отказа набитой и душной церкви. Он стоял на почетном месте, у самого клироса, а причт, усиленный тремя полковыми священниками, служил полную и торжественную обедню, чтобы угодить командующему. За спиной Деникина разговаривали Кутепов и Марков. Они перебирали даты великой войны, даты решающих сражений, вспоминая, чем же был раньше знаменит полковник Дроздовекий, теперешний герой Ростова. Дроздовекий был им известен понаслышке как способный боевой офицер, но не больше. Марков хвалил его за поход из Бессарабии в Ростов, а Кутепов поругивал генерала Кильчевокого, который не смог выполнить поручения генерала Щербачева, поручения, принесшего теперь Дроздовскому славу.
Выдвижение новых имен в этой войне, где популярность достигалась не интригами, а настоящими делами, немного пугало Деникина. Но поход Дроздовского был весьма кстати. Прибрав к рукам его офицерский корпус, Деникин приобрел бы явное преимущество перед своим неожиданным соперником, атаманом войска Донского генерал-майором Красновым.
Обедня подходила к концу. После нее предполагалась панихида. Вышел дьякон с багровым от выпитой водки лицом. Он раскатисто провозгласил многолетие, от себя добавив здравицу в честь «ныне царствующего дома». Дьякон решил угодить знатному прихожанину, но переусердствовал. Перемахнувшись крестом во славу «ныне царствующего дома», Деникин все же остался недоволен. Кадровому белому офицерству, связанному с прошлым русской истории крепкими военными традициями, конечно, безразлично было, упоминался или нет бывший царствующий дом во время официальных богослужений, но что могли подумать «левые» элементы, находившиеся при армии, а тем более простые казаки. И те и другие открыто выступали против монархистско-реставрационных стремлений некоторой части армии.