— Командира! — закричал Батурин. — Командира!
— Я командир.
Перед Батуриным появился курчавый человек, без шапки, в генеральской шинели, накинутой на обнаженные плечи. Батурин сразу узнал командира бронепоезда, в свое время задержавшего их у разъезда Мокрый Ба-тай при походе на Ростов.
— Ага, так это опять ты?
— Я, — важно заявил командир, не понимая, в чем дело.
Батурин вынул ультиматум, отданный ему Шульгиным, сунул человеку в генеральской шинели.
— Ты ппсал?
— Я, моя подпись. Синий карандаш. А тебе чего надо?
Вооруженные люди обступили Батурина. Командир бронепоезда важно застегнулся и оглядел красные отвороты шинели.
— Я председатель Жилейского Совета, — раздельно сказал Павло, — твой броневик на моем юрте. Даю приказ — к пяти часам утра чтобы тобой тут не пахло!
— Не пахло?! — командир бронепоезда отскочил в сторону. — Забрать его!
Дюжие и решительные молодцы набросились на Батурина и, не дав ему выхватить шашку, уцепились за руки, за ноги, повисли на поводьях.
И в это время из-за тополевой рощи вынесся Шульгин, выскочил на перрон, конным строем оттеснил команду до бронепоезда и выхватил Батурина. Из недалекой балки вылетела конная группа Огийченко, россыпью пошла по степи. Огийченко, предвидя огневой бой, рассредоточил всадников. К полустанку подлетели пулеметные тачанки. Круто завернули четверочные упряжки. Команда бронепоезда поднимала руки. Командир принялся ругаться и грозить. К нему подскочил Меркул, откинулся в седле и со всей силой потянул его плетыо. Командир дернул плечами и медленно опустился на мешок сахара, только что выброшенный из вагона. Бронепоезд быстро разгружали… Оружие, снаряды, кипы завернутой в рогожи мануфактуры, кули муки, связки краснодубленых овчин, ящики изюма лежали на перроне.
Павло приказал составить подробную опись всему «инвентарю».
Из станицы прибывали все новые и новые группы казаков. Толпа напирала, требовала жестокой расправы над командой бронепоезда.
Батурин соединился по телеграфу с Тихорецкой. Все с нетерпением ожидали переговоров. Наконец Павло появился с телеграфными лентами «Бодо», где Орджоникидзе утверждал принятые меры и приказывал задержать бронепоезд под арестом до приезда комиссии из Армавира.
К Батурину протискался Огийченко. Он взял в руки узкие полоски бумаги, перечитал.
— Верно, Павло, верно.
— Справедливость, выходит, есть, — сказал Павло, — батя чего-сь не того мне в ухи нажужжал.
Огийченко исподлобья взглянул на Павла, прищурил глаза.
— Вернулись вовремя — вот где справедливость. Не попади мы сегодня, эта справедливость всю станицу снарядами бы закидала. Видишь, какие мордокруты то-ва-ри-щи…
Батурин обратился к Шульгину:
— Постереги их, Степка, а мы по домам смотаемся. Надо подремать, пока комиссия заявится. А то ишь какие мысли Огийченко в голову лезут, считаю — от недосыпа.
Павло повел отряд в станицу. По дороге к полустанку рысили верховые, катились линейки. Поднималась густая пыль. Батурин перевел казаков на обочину. Кони мяли высокую росистую траву, копыта увлажнялись. Кони тянулись, схватывали верхушки донника, жевали, обзеле-няя трензельное железо. Из станицы выходило пестрое стадо, бичи пастухов щелкали, как выстрелы.
— Сенокосы днями поднимем, — сказал Павло, оглядывая беспредельные травы. — Сам на травянку сяду.
— Придется ли, — бормотал Огийченко.
— Почему ж не придется?
— Сам, что ли, не знаешь почему?
Еще издалека Миша увидел поджидавшую его мать. Она стояла у ворот, в коричневой холодайке и темном платке. Елизавета Гавриловна подошла к сыну, поцеловала стремя и, когда Миша спрыгнул, обняла его. Миша почувствовал ее сухие губы и мокрые щеки.
— Вернулся, мама, — с волнением сказал Миша.
— Я так и знала, так и знала.
— В целости и сохранности, — сказал Огийченко.
— Что ж не все возвернулись? Казаки всегда приходили всей частью.
— Стать на стать не приходится, — ответил Павло и тронул коня.
Елизавета Гавриловна приняла из рук сына теплый повод и повела во двор исхудавшую Куклу.
А из двора Батуриных, навстречу мужу, на улицу выскочила радостная Любка. И впервые, вопреки обычаю, Павло поцеловал жену при товарищах. Попрощавшись с Огийченко, Павло пошел во двор, полуобняв Любку. Лука стоял на крыльце вместе с Перфиловной.
— Слава богу, — шептала она, — жив, здоров.
Лука похлопал Перфиловну по спине.