— Орешь! — гаркнул кто-то и на миг заслонил его своей огромной фигурой.
Барташ бросился в гущу и потащил за собою Хомутова.
— И ты испугался, — бормотал Хомутов, наклоняя к другу горячее лицо, — все мы до первого боя…
— Надо, так надо, — говорил Барташ.
Хомутов на ходу заряжал карабин. Все схлынули. Улица сразу очистилась и стала какой-то тихой и страшной.
Вон небо прорезал хвостатый сверкающий меч, где-то впереди вонзившийся в землю. Быстро померк пунктирный светлый след.
— Ракеты, — сказал Барташ.
Канонада усилилась. Барташ и Хомутов достигли окраины.
Тут еще больше было беспорядка и сумятицы. Воинские части перепутались. Ординарец командира полка прибыл с устным приказанием об отходе: сбиваясь и путая, он сообщил о том, что в тыл прорвалась конница генерала Эрдели.
Возле Хомутова уже начали группироваться бога-тунцы.
Он повел их к железнодорожной линии, надеясь прикрыться бронепоездом, ведущим сильный артиллерийский огонь.
— Что же это? — крикнул Хомутов Барташу, когда они перебегали последнюю улицу.
— Отступление.
— Значит, наша не выгорела?
— Выгорит. Отступать иногда не вредно, Ванюшка! Ложись!
Они упали в канаву, наполовину заваленную снегом. Снаряд рванул землю где-то совсем рядом, в огороде, за черными стволами акаций. Отряхивались от мерзлых горошинок земли, со свистом пронесшейся над ними.
— Началась пахота, — выдохнул Хомутов.
— Легли вовремя. В сорочках родились.
В этот день противник, смассировав наиболее действенный род своих войск — кавалерию, — нанес удар по линии Усть-Лабинская — Выселки.
Конница выбрала для прорыва равнину, вклинившуюся между двумя железнодорожными магистралями, ведущими на Екатеринодар. Покровского выручила кавалерия Гулыги и Эрдели, но прорыв ее малочисленных сил иссяк на ломаной линии болотистого Бейсуга.
Покровский сообщал о победе.
— Настаиваю на пополнении урона, — требовал он у правителей области, — не речами, и не парламентскими прениями можно освободить Кубань, а морем крови и тысячами казачьих трупов… Дайте казаков. Большевики уже получили семь тысяч штыков и четыреста сабель, к ним подходят подкрепления, а я не могу пополнить даже потери.
ГЛАВА VII
Хомутов усиленно проводил учебные занятия со своим отрядом, переименованным в богатунскую роту.
Ежедневно, ранним утром, рота поднималась при звуке, горна, выстраивалась и направлялась с песнями за станицу, где маршировала, стреляла, колола и училась защищаться от нападения кавалерии. Из Армавира начали подвозить патроны и гранаты. Бойцы вслед за своими взводными метали гранаты, бросались на землю, спасаясь от свистящих веерных осколков, после поднимались, бежали к месту разрушения.
Хомутову удалось сколотить примерную часть. Добавили людей, и, несмотря на его протесты, красногвардейцы настойчиво именовали себя хомутовцами. Барташ часто посещал занятия, проводил беседы с красногвардейцами, и вскоре этот коренастый разумный человек стал необходимым для хомутовцев. Среди красногвардейцев, пришедших с Хомутовым, было несколько казаков из бывших пластунов. Барташ обратил внимание командира роты на них.
— Казаки, — с особым оттенком в голосе сказал однажды Барташ, — дело большое: в казачьих краях воюем.
— Прислужники царского режима, — подтрунил Хомутов, — мне кто-то говорил, что трон у Николая из казачьих нагаек выплетен.
— Глупости, — укорил Барташ серьезным тоном, — смотри, такую чушь им не ляпни.
— Да что я, маленький? Чай, тоже большевик.
— Пусть хоть сам Николай из казацких плетей был связан, нас эго не касается. Мы должны из них своих людей сделать. А это, Иван, не так, как ты думаешь: «Становись! Направо равняйсь! На первый-второй рассчитайсь!» Тут одной командой ни шута не сделаешь. Надо им новую жизнь доказать.
— Как это доказать? — пе понял Хомутов.
— Преимущество ее доказать. Вот ты с ними разговоры на политические темы ведешь!.. Умора.
— Почему умора? — обиделся Хомутов. — Вроде только ты один и большевик, а остальные, кто цепями не звенел, так выходит — детишки, глупяки.
— Ты не кипятись, Иван, — убеждающе успокоил Барташ, — пойми лучше. Пришли к тебе люди в отряд?
Пришли.
— Зачем?
— За Советскую власть драться.
— Правильно. Следовательно, и умирать?
— Смотря кому какое счастье выпадет. В общем, конечно, умирать. Меду мало.
— Так вот, милый друг, жизнь-то у человека — самое дорогое. Ведь во всяком случае дороже там пары лошадей или коровы с теленком, что ты им обещаешь.