— Опасный, — добавил Барташ, — Ну вот… Поскольку Мостовой уходит, кому-то надо его заместить. Управлять станицей.
У Павла тихо закружилась голова. Он догадался, куда клонит Барташ, и сознание близкого поворотного момента в его судьбе укололо сердце тревогой.
— Ну, — сказал он, наклонив голову и играя махром очкура.
— Посоветовавшись, решили оставить вас.
Мостовой глядел в окно, поковыривая ледок, не стаявший в уголке рамы. Павло сморщил брови, посмотрел в пытливые глаза Барташа.
— Не боитесь?
— Чего?
— Отец вроде ненадежный, да и я казак.
— Мостовой ведь тоже казак.
— То Егор, а то я. Он далеко от городовика не ушел.
— 'Мы вам верим.
— А батьке?
— Вы его осилите, — пошутил Ефим. — Вероятно, он вас уже вряд ли одолеет.
Лицо Павла осветила улыбка. Он вспомнил недавнюю отцову обиду.
— Согласны? — в упор спросил Барташ.
— Да, — твердо ответил Батурин.
Барташ приподнялся.
— Итак, завтра принимайте дела, Павел Лукич, и бог вам помогай.
— 'Вы же вроде против бога? — удивился Павло.
— Поговорка… Привычка…
Любка втиснулась в комнату.
— Нет, нет, уходить нельзя, — сказала она. — Сейчас угощенье поставим. А то Павло Лукич везде ходит, а к нам никто, аж скушно.
Она быстро накинула на стол вышитую скатерку, принесла тарелки, ложки. Барташ и Мостовой разделись, причесались.
— Кстати, и папашу вашего ближе разгляжу, — сказал Барташ, вспоминая объединенный митинг жилейцев и богатунцев. — Он у вас, кажется, говорун.
— Да какой там говорун, — отмахнулся Павло, — невоздержанный просто на язык. Где другой в молчанку играет, он непременно выскочит… Маманя! — покричал он. — Покличьте папаню, куда он запропастился.
Перфиловна, вначале напуганная не меньше мужа, искала его по всему двору. Она заглянула даже в плетеные куриные гнезда, но там, кроме грязных болтняков и пуха, ничего не оказалось.
— Митрич! Митрич-! — звала она, шаркая башмаками и покашливая. — Куда вас бог занес?..
Опрошенный Перфиловной австриец неопределенно указал на сарай, где хранилась полова[3].
Перфиловна приоткрыла дощатую дверь половня, покричала. Где-то в светло-желтых волнах мякины кто-то замяукал. Старуха перемахнулась просторным крестом и позвала громче. Полова зашевелилась, оползла, и глазам перепуганной старухи представилась чья-то лохматая фыркающая голова.
— Митрич! — Перфиловна всплеснула руками.
— Уехали? — прошипел Митрич.
— Нет.
— Так чего ж ты, дура, приперлась? — засипел он. — Местопребывание оглашаешь.
— Кличут вас.
— Зачем?
— Павлушку нашего заместо Егора атаманом выбрали. Вам, Митрич, хотят честь оказать.
Лука выпрыгнул из половы, очутился рядом.
— Не брешешь, старая?
— Вот божий крест.
Перфиловна обидчиво поджала губы.
— Тогда я пошел.
— Куда вы в таком виде, напужаете.
Она принялась стряхивать, выбирать полову. Лука пятерней вычесывал цепкие остатки, чихал и плевался.
— Полна глотка.
— И кой вас понес в полову, Митрич?
— Дура, оружие там заховано. Думаю, если что не так, начну их, как кабанов, подшибать, все едино, думаю, ежели заберут в казамат, не миновать антихристова таврения.
— Все придумываете, — укорила старуха, — выдумщики вы. Они люди как люди. Ну и характер у вас, Митрич, строптивый.
Перед появлением в горнице Батурин снова пошептался с женой.
— Так это точно атаманом?
— Точно, Митрич, точно.
— То-то мне, — сказал он. Поежился, спина все же болела. Гордо выпятив грудь, направился к гостям.
— Вот и батя, — представил Павло.
— Знаю, — улыбнулся Барташ и подал руку, — когда-то на митинге встречались.
— На каком?
— На объединенном. Помните, когда вы еще слово держали насчет косарей, плотников? Нанимаются, мол, с условием хлебать вволю, ломтевой без отказу, выше двух аршин не лазить. Вы шутник, Лука Дмитриевич.
Старик сразу потух. Воспоминания были не в его пользу. Теперь уже аппетитные закуски, расставленные Любкой, не производили на него впечатления. Поддакнув раза два Барташу, он исчез и вернулся с двумя бутылками водки.
— Настоящая николаевская, — сказал он с видом человека предлагающего взятку.
— Где ж это вы добыли? — спросил Барташ. — Товар редкий по нашему времени.
— Верно, редкий товар, — согласился Лука, выбивая пробку и чувствуя, как поднимается его настроение. — Самого генерала Гурдая когда-то потчевал.
Перфиловна подсунулась незаметно, толкнула его, но потом, со страхом определив, что муж начинает расходиться, надавила ему ногу.