— Чего ты его конфузишь, сосед, — увещевал Караго-дин, — Павло твой вылез в большое начальство. По всей станице говорят…
— От тех разговоров под лед бы спрятаться. Лаврентьевич, — сетовал старик, — вроде забор дегтем вымазали. Ну, пришло новое управление, шут с ним. Ну, пошел Павло в правление служить, или там в Совет… — старик сплюнул, плевок зацепился в усах, и он долго выдувал его и выбивал неуклюжей рукавицей, — так бери уже атаманскую булаву, а не на побегушках у этого лодыря Егорки. Выходит — Егорка ума больше имеет. Откуда видать это? — Он помолчал, покряхтел.-Предупреждал меня чисто по-родственному Никита Севастьянович. Прав был… генерал же… не какой-нибудь там тюха-матюха…
— Где он теперь? — осторожно спросил Карагодин.
Лука оглянулся, наклонился к нему.
— Как прогнали его с Армавира товарищи, он на Ка-теринодар подался. Рада вся там…
— Выходит, в Катеринодаре?
— Нет, — Батурин поднял брови, — в Новом-Черкас-ске под Ростовом-городом. Там дела заворачиваются крепкие, соседушка. Сам его высокое превосходительство Лаврентий Корнилов туда прибыли. Донское войско поднимать прибыли, — Лука подстегнул кнутом, вздохнул, — отмолю ли вот только за своего, за Павлушку? Простят ли? А тут еще за воровство принялись. Казацкое зерно место им пролежало…
Двор и улица возле Литвиненко были уже запружены народом. Белые овчинные шубы женщин были редко вкраплены в мужские красные и черные дубленки. Над забором вытянулся обоз однолошадных дрог соседнего Богатуна. Подводчики держались особняком, собравшись в кружок у головной повозки. Кое у кого на плечах висели винтовки.
— Ишь опять за оружию, — Лука нахмурился, — как на наш берег, так в магазинник пять патронов загоняют. Вроде против волчиной стаи.
— А у казачества оружие содрали, — буркнул подошедший Мартын Велигура, постукивая сапогами, — в черкеску и то боязно облачиться.
— А то не боязно, Мартын Леонтьевич, — поддержал Лука, — само слово «казак» каким-ся окаянным становится.
Они пошли во двор, здороваясь со знакомыми и почитаемыми людьми.
— Видишь, Мартын Леонтьевич, какой народ стал, — сокрушенно вздохнул Лука, — вроде старцев-побирушек. Нема прежней выправки. Посгинались, будто кто им лопатки повывихнул…
— Ждут, — тихо сказал Велигура.
Батурин нагнулся.
— И дождутся.
— Дождутся? — переспросил Велигура. — Павлу стало чего известно, а?
— Павлу? Что ж, я с ним по таким делам разговоры веду? — Батурин обидчиво нахмурился.'—Павлушка от меня отдаленный стал.
— Зря, Лука Дмитриевич. Надо приручать сына. Он наш. Он пользу бы мог принести казачеству, — вкрадчиво сказал Велигура.
Батурин искоса взглянул на спутника. Тут Велигура ясно заметил, что у Луки чуть выворочено левое веко и глаз от этого становится круглым и злым.
— На это Павлушка не пойдет, — отрезал Лука и сразу замкнулся.
Игнат Литвиненко сидел на нижней ступеньке черного крыльца, накинув на плечи шубу. Вблизи заученно подголашивали невестки. Литвиненко был без шапки, седая голова нарочито всклокочена, клин бороды лежал на обнаженной впалой груди, покрытой реденьким серым волосом. Тощие кисти рук как бы безвольно опускались с острых колен, на которых, как на столбиках, обвисли широкие холщовые шаров&ры.
— Прибеднился, — сказал Карагодин, обращаясь к Луке, — смирения напустил.
Батурин, ничего не ответив, неясным поклоном поздоровался с Литвиненко и, бурча, укрыл ему колени полами шубы.
— Еще простынешь, Игнат… Этим иродам ничего, того и ждут, а у тебя детишки.
«Детишки»-Игната Литвиненко молча стояли возле отца, исподлобья оглядывая народ. Это были крепкие высокие казаки, среди которых даже Матвей казался щуплым малышом. Пройдет немного времени, и на широких путях гражданской войны поскачут эти упрямые раздраженные казаки. Многих осиротят эти сильные волосатые кистиь самой природой приготовленные к плотному охвату узкого и скользкого эфеса. Холодной ненавистью наливаются сейчас их сердца…
— Чего это он с тебя начинает, а? — шепнул Батурин. — Аль твои амбары крайние?
— По-соседски, — сказал Литвиненко, нарочито обнажая нательный крест, — по-соседски угадывает. Видать, за все мои благости благодарит.