Барташ понимал ее состояние. Углублять душевную рану женщины ему не хотелось. Отношения Доньки с Мостовым, эта необычная Для Егора романтическая история также ему была известна.
— Вы к мужу думаете возвращаться? — просто, как о чем-то незначительном, спросил Барташ.
Она отрицательно качнула головой. Заметив выжидающий взгляд Барташа, сказала:
— Егора выбрала. Вначале так-сяк, а потом за несчастье полюбила… Может, как поднимется да станет на моего Кузьму похожий, снова разлюблю… не знаю. Ведь все бабы — матери, а ежели детей нема, везде детское ищут… чтоб с уходом, с ласкою… Мелю что-сь несуразное.
— Я все понимаю, — сказал Барташ, — все. Вы во многом правы. Вы, женщины, мягче и тоньше чувствуете. Когда мужчина навязывает вам мысль, что он обязательно превосходит вас во всем, это оскорбляет. Так, что ли?
— Тоже непонятно говорите, а я понимаю.
Барташ протянул руку.
— Я спешу. Простите. Вы хорошая. По-настоящему хорошая.
— Просто дура баба, да и все, — улыбнулась Донька, провожая его своими серыми наивными глазами.
Уходя из больницы, Барташ столкнулся с Сенькой.
— Ты чего тут?
— Батю проведать, — переминаясь, ответил Сенька, — переказали мне, что тетка Каверина без лица при-: бегала… Ничего не думайте, меня командир пустил…
— Ну, раз пустил, — Ефим потрогал его за отросшую пепельную косичку, — постригся бы под польку. Знаешь, как под польку?
— Знаю, — важно произнес мальчишка, — кадета одного ребята прикололи, под польку был постриженный.
Сенька, сняв шапку, на цыпочках направился в палату, осторожно протискиваясь между кроватей. Егор приподнялся, усадил рядом, положил руки на плечи сына, повернул его.
— Все ладно, только грязный ты, Сенька.
— Трое суток не умывался, — сказал мальчишка, проводя ладонью по щекам, — окопы грязные.
— В земле их копают. А морду полоскать полагается.
— Некогда, батя.
— А что, если на два месяца кадеты город обложат, а? Сгниешь совсем, окоростишь… — Егор подморгнул Доньке — Скупала бы.
Сенька обидчиво поднялся, нахлобучил шапку.
— Сам скупаюсь. Думал, помираешь ты, потому и прибег. Пойду обратно… До кладбища нас перекинули. Солдаты балакали, что корниловский полк нажимать будет, на том полку у них Неженцев стоит.
— Неженцев?! Откуда знаешь?
— Комиссары приходют. Они все знают…
— А Кутепов?
— Про Кутепова тоже балакали. Неженцев да Ку-теп — одна шайка-лейка, с одного полку. Комиссары обо всем знают.
Егор неожиданно привлек к себе сына.
— Сенька, — шепнул он, — найди где-сь повозку, пригони.
— Зачем? — Сенька нахмурился, сразу же усомнившись в здравом отцовом рассудке.
— На чужих колесах воевать буду, раз свои не крутятся.
— Вы, Егор Иванович, что-сь не то придумали, — сказала Донька, — кто же вас отпустит?
Егор встал, пошире расставил ноги и, пошатываясь, сделал два шага.
— Видишь, Сенька, стою, двигаюсь, — толкнул его, — марш! Оживу, ей-бо, оживу… За Средний Егорлык поквитаемся.
В окно было видно, как по желтенькой дорожке, об-зелененной петушками, непрерывно носили раненых.
— Батя, аль взаправди? — обрадованно спросил Сенька.
— Живо, бегом м-а-р-ш…
Вскоре Сенька появился возбужденно радостный.
— Готово, батя.
Егор, одетый в мятый бешмет, валенки и ластиковые шаровары, поднялся, цепляясь за кровать.
— Все ладно, только подошвы будто огнем хватает.
— Чего только задумали? — притворно строго сетовала Донька, радуясь порыву, сулящему близкое выздоровление.
— Помогай, Доня. Облокочусь!
Нелюдимый старик извозчик в нанковом полукафтане и боярской шапке тронул лошадей. Зазвенели маленькие разноголосые колокольчики. Сенька притащил подушку, потертое полосатое одеяло.
— Донюшка, куда? На эвакуацию? — спросил санитар. — Комиссар, чай, исхлопотал?
— Так точно, товарищ дежурный.
— Казенный инвентарь не посей, — распорядился он вдогонку, — назад привезешь.