Извозчик обернулся:
— На вокзал?
— На Черноморку, дедушка.
— На Черноморскую станцию нельзя. Война там. Т-п-р-у!
— Туда, где война, — приказал Егор.
— Нет там эшалонов, — запротестовал извозчик, — только один железный поезд. С пушек палит, греется, аж пар идет.
— Туда, где палят. Туда, где пар, понял? — веселым голосом потребовал Мостовой.
Извозчик погнал лошадей. Экипаж запрыгал, перегоняя военные повозки и взводные колонны, быстро идущие к фронту.
— Чудаки, — удивился извозчик, — на японской куда меньше снаряда кидали, а то только и знали что сало к пяткам подвязывали. На смерть не спешили. Ранили чаще в спину. А теперь все по переднему фасаду меченные. Сколько я их перевозил! Нагляделся!
— В спину ранение стыдное, папаня, — сказал Егор, приваливаясь к спине извозчика, — в лазарете засмеют.
Остановились у кладбища. Каменная ограда поросла мхом. Кое-где прилипли прошлогодние листья клена. За щербатой могильной плитой укрылся одинокий крепостной пулемет, краснея поржавевшим гофрированным кожухом. Мелкий ров, очевидно подготовленный как второй оборонительный рубеж, протянулся вдоль ограды и змейкой уходил в поле. Ров, под руководством военных, углубляли горожане — мужчины и женщины. На кладбище пестро цвели букеты бумажных цветов и венки. На сером мраморе, обратив раструб к противнику, стоял граммофон. Возле, в томительном ожидании, крутился мальчонка. Он щупал мембрану, заглядывал в трубу. Женщина, покрытая шалью, изредка прикрикивала на него. В ее руках поблескивали спицы, и клубок шерсти подрагивал, возбуждая взъерошенного котенка.
— Жизнь, — жадно вдыхая воздух, сказал Мостовой, — скис в кроватях.
Донька прикрыла ноги Егора одеялом.
— Скис?! Гляди, не расплескайся, простокваша!
Оставив отца, Санька добрался до передовой линии, сопровождаемый шутками бойцов из полка анархиста Золотарева. Разыскал свою роту. Барташ рассказывал Хомутову и Батурину о посещении больницы. Речь, очевидно, шла о Доньке, потому что Ефим, заметив Сеньку, оборвал разговор.
— Как будто им кто тут медом намазал, — сказал Хомутов. — Ну и хлопцы.
Сенька деловито примостился у облежанной кем-то бойницы.
— Этот уже знает, за что помирать? — спросил Хомутов Барташа, напоминая этим об их беседах в период февральских неудач.
— Да, Мостовые, отец и сын, знают, — твердо сказал Ефим. — Не боишься смерти, Сенька?
— А чего ее бояться, — пренебрежительно бросил Сенька. — Что она, с рогами? Чуете, как дядька Василь палит?
От Черноморского вокзала и от Чистяковской рощи непрерывно громыхала артиллерия. Говорить приходилось громко, как в сильную грозу.
— Мой там! — покричал Хомутов Батурину. — Трошка мой там. Шибеник!
— Чего-сь только твой шибеник не туда снаряд кладет, — заметил Павло, опытным глазом наблюдая частые перелеты, — вон тот домишко, что ль, в вилку берут?
— Там командный пункт. Корнилов тал, — сказал Барташ.
— Дурака нашли! Генералы ближе как за двенадцать верст не рискуют. Под той хатенкой враз скипетру вышибут. — Павло, поймав Сеньку за ногу, шутливо потянул к себе. — Отец-то жив, здоров? Чего не хвалишься?
— Батя тут недалече, — Сенька засмеялся, — да пустите, дядька Павло, а то в глину выделаюсь.
— Как недалече? — Барташ встрепенулся.
— Вон там, возле кладбища, — гордо ответил Сенька, — я его самолично на фаэтоне доставил. Батя теперь все увидит.
— Надо его отправить обратно, это не дело, — сказал Барташ, приподнявшись.
Хомутов, не отрываясь от бинокля, надавил ему плечо.
— Пускай дышит. Аль тебе воздуха жалко, Ефим?
На левом фланге закипал бой. На их участке угадывалась подготовка белых к атаке. Бойцы были напряжены. Линия защитников поредела. На сырой боковине окопов кое-где остались пустые вмятины — от тела, от локтей. Там стояли люди, теперь их не было.
— Много выбыло? — спросил Барташ.
— После посчитаем, — ответил Хомутов. — На перекличке.
— От казарм зря роту тронули, — заметил Батурин, — будешь у главкома — попрекни его. Только нас вывели — кадеты нажали. Слышим, казармы взяли.
— Туда Марков, генерал, подошел, — подтвердил Хомутов.
Днище окопа настолько затоптали, что сырая земля превратилась в жижу. Чавкая сапогами, ходили санитары и подносчики патронов. Окопы понемногу обживались бойцами. Отведенные на резервный отдых кубанцы и закубанцы, занимавшие этот участок, успели создать подобие блиндажей, укрепив стены кольями и досками и устроив навесы. На козырьках лежали клейменые мучные мешки, конфискованные на городской мельнице Дицмана. Пули попросекали мешковину. Светлые струйки песка и размельченной азовской ракушки пролились по брустверу и окопам.