— У вас плохо? — затревожился адъютант.
— Когда в главном штабе имеются полки-любимчики, хочется просить перевода в каптенармусы, — сухо сказал Покровский. — Вы скоро лишитесь кавалерии, господа штаб-чиновники. Нашу бригаду лупят пятый день подряд, и никто не думает ни о какой смене, о подкреплениях. Нас вскоре всех вырубят…
— Завтра генеральная атака, — любезно, но с оттенком покровительства, раздражавшим Покровского, произнес адъютант. — Вы же видели раненого Казано-вича? Сам Лавр Георгиевич поведет его полк… Если хотите знать, мне сообщили по секрету, что поднимаются переяславские, брюховецкие, уманские казаки…
Короткий взрыв сотряс домик. С треском распахнулась дверь, ведшая в комнату Корнилова. На пол посыпалась штукатурка. Вырвался едкий дым, наполнявший коридорчик.
— Корнилов!
Адъютант бросился вперед. Захлопали двери. Прошло несколько минут.
— Дорогу! — крикнул кто-то акцентирующим гортанным голосом. — Дорогу!
Это был Резак-бек Хаджиев, без папахи, в испачканной кровью шелковой гимнастерке, с горящими каким-то внезапно пришедшим безумием черными, блестящими глазами. Хан оттолкнул адъютанта и снова закричал что-то по-текински прибежавшим со двора и столкнувшимся у входа конвойцам. Текинцы расступились.
Корнилова несли на мохнатой бурке, поддерживая его и снизу, чтобы не провисало тело. Корнилов лежал вверх лицом, неестественно выставив вперед бородку, со слипшимися от крови волосами. Штукатурная пыль обсыпала и эти слипшиеся от крови волосы, лицо, и прикрытые, чуть-чуть подрагивающие веки с короткими ресницами.
Когда Корнилова сносили с крыльца, послышался характерный свист летящего снаряда, грохот, мгновенный блеск пламени и тонкий, поющий свист разлетающихся осколков. У конюшни, что справа от домика штаба, разорвалась вторая граната. На аллею зонтичных сосен ринулись сорвавшиеся с коновязи кони. На земле, усыпанной черепичными обломками, корчились смертельно раненные офицеры штабного резерва.
Корнилова положили у Кубани, над обрывом, там, где вчера совершали намаз люди его личного конвоя. Над Корниловым наклонился Деникин, и на его спине подергивались мускулы, туго обтянутые диагональю защитного френча. Филимонов с растерянным видом снял шапку. Вслед за ним обнажили головы Кулабухов, Быч, только что прискакавший Султан-Гирей…
Покровский первым приблизился к поднявшемуся Деникину и осторожно поддержал его.
— Вы? — бездумно спросил Деникин. Крупная слеза дрожала в уголке глаза.
Покровский склонил голову.
— В тяжелый момент общей скорби моя жизнь… располагайте ею, командующий!
Отсюда, от крутояра, так называемых «бурсаковских скачек», начался поворот в карьере Покровского. Кулабухов, умиленно наблюдавший эту сцену сближения, не ведал еще тогда, какой трагический конец подготовят ему эти генералы…
Трусцой подошел полковой священник, на ходу надевая епитрахиль. Принесли походный налой. Текинцы сбились гурьбой. Сверкало дорогое восточное оружие. Пахучий дымок ладана сизо расплывался в воздухе.
Ночью Добровольческая армия сняла осаду. Деникин уводил полки из-под стен города. В глубокой тайне увозилось тело Корнилова.
Только члены военного совета и начальник конвоя знали место погребения. В станице Елизаветинской, на площади, демонстративно была оставлена могила, в которой якобы похоронили Корнилова.
В колонии Гнодау белые уничтожили из-за недостатка снарядов часть орудий кубанских батарей и, пустив ложные слухи о движении в районы приазовских плавней Славянского отдела, резко повернули на сечевые станицы — Медведовскую и Дядьковскую.
Деникин возвращал потрепанную армию снова в поселения степного Сала, по пути, проторенному Корниловым. Доходили слухи, доносили об успехе красновско-го мятежа, о действиях походного атамана Попова, задонской группы генерала Семенова, южной группы полковника Денисова, «степного отряда» Семилетова. С Украины подвигались немецкие оккупанты, имевшие целью не только получение продовольствия, но и главным образом свержение советской власти и восстановление старого буржуазного режима. Деникин, продолжая дело Корнилова, начинал новую фазу борьбы с революционным народом, борьбы при поддержке иноземцев-интер-вентов.
ГЛАВА XXVIII
Зацвели вишни и терны. Горные ополченцы с радостными улыбками угадывали, какое молоко разлили теперь дикий фруктарник по ущельям и долинам. Город торжествовал. Трое суток улицы были переполнены народом. Горожане надевали лучшее платье, на улицах, в сквере, в садах играли оркестры, и отважные командиры разъезжали, украшенные лентами и цветами.