И вот в ночь на страстную пятницу Рыженковы, отец с сыном, крадучись отправились к кургану. И соседские хлопцы тут как тут. Захватили ходули, длинную бабью рубаху, пустую кубышку с вырезанными отверстиями для глаз и рта, заклеенными красной тонкой бумагой, и следом за Рыженковыми. Хоть и темна была ночь, а все можно было разглядеть, как отец с сыном трудились в поисках клада. Вот они присели, исчезли в яме, снова появились и, неся в руках что‑то тяжёлое, пошли в станицу. В это время в яру кто‑то завыл на разные голоса. Белое привидение с горящими глазами и с широко открытым светящимся ртом двинулось наперерез кладоискателям. Не бросая добычи, отец с сыном бросились бежать. Задыхаясь, Матюха читал молитвы.
Дома, при свете лампадки, дрожащими руками старик опрокинул на стол содержимое котла. Из него вывалилась всякая дрянь.
Наутро вся станица знала о находке Рыженковых, хотя ни отец, ни сын о ней никому не говорили.
Над Матюхой смеялся и стар и млад. А потом Рыженковы узнали, что «привидением» был Микола Ковалев. С тех пор Рыженковы и Ковалевы непрестанно враждовали, подозревали друг друга в самых злых подвохах.
У Илюхи Бочарникова, который жил тут же, по соседству, тоже были свои счёты с Ковалевыми. Завистливый Илюха не мог простить Лексахе Ковалеву его богатства. Сам Илюха, по прозвищу «горлохват», не был из бедных, но до Ковалевых ему было далеко. Стал Илюха позажиточней вскоре после возвращения с военной службы. Ходила молва, что убийство богатых шибаевских скупщиков щетины было делом его рук. Но доказать того никто не мог. Убитые, найденные в пруду, и привязанные в лесу лошади их были молчаливыми свидетелями ужасного преступления, которое совершилось в тёмную ночь на окраине станицы.
Илюха давал деньги взаймы под векселя и большие проценты. А если долг не возвращали в срок, обращался в суд.
В церкви Илюха всегда стоял рядом с ктитором. Завистливо косился на деньги, которые позванивали в чашке у торговца свечами, первый лез целовать крест и причащаться.
Старый Лексаха Ковалев не скрывал своего презрения к Илюхе. Однажды, великим постом, дед Лексаха даже отказался после Илюхи принять причастие. С тех пор Илюха не ломал шапки перед Ковалевыми, а Ковалевы не замечали Бочарниковых.
Так и не разгадал Ковалев, кто из соседей испортил корову. Но вот чудо! С приходом в хозяйство Архипа коровы повеселели. Архип хорошо ухаживал за ними: выводил в огород на люцерну, не ленился приносить им в ясли свежей травы по нескольку раз в день. Может, поэтому и поздоровели симменталки и надои увеличились.
— Добрые руки у Архипа! — говорил дед Лексаха. — Не прогадал я с этим батраком!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Пасха в станице прошла шумно и весело. Много было съедено яиц, масла и мяса, а сдобных куличей, а пасок — высоких, сладких, да мягких — и не перечесть. Даже в Хамселовке меньше ощущалась нищета, чем в обычные дни. На Фоминой неделе снова красили яйца и ещё раз пекли пасхи. После красной горки в поминальный день шли на кладбище, где прямо у могил обедали, вспоминали покойников добрым словом, плакали, а подвыпив, пели.
Отгуляли и начали весеннюю страду. Целыми днями люди, точно муравьи, копались па огородах, в садах, на полях. Оно и понятно: не поработаешь весной — не соберёшь осенью.
Незаметно мчалось время. Подошел и престольный праздник Троица. За несколько дней до него бабы месили крутое тесто на яйцах, раскатывали тонкие, как бумага, коржи, подсушивали их на солнце, мелко–мелко резали на лапшу, жарили поросят, сбивали каймаки, подбеливали, подмазывали хаты. Дел было невпроворот. Девки и ребятишки, захватив мешки и торбы, уходили с раннего утра в степь рвать душистый чебрец и шалфей, чтобы накануне троицы устлать травами полы в домах и хатах.
Нюра Ковалева собрала детвору всей своей родни и выпросила у деда бричку для поездки за травой. Лошадьми правил Архип. Сытые кони легко подхватили дребезжавшую и звеневшую на все лады бричку. Приехали на кошары. Архип выпряг лошадей, пустил их пастись. Ребята с Нюрой бросились рвать яркие, красные, как кровь, дикие пионы–лохмачи, белую глазастую ромашку, голубой шалфей, лиловый чабрец.
Архип сидел в тени у брички, любовался издалека тоненькой, гибкой девушкой. Он знал, что тоже ей не безразличен. Работая во дворе, не раз ощущал на себе ласковый взгляд молодой хозяйки. Его тянуло к ней, но он всё время помнил, что ничего доброго их не ждёт: она внучка первого станичного богача, а он — мужик, батрак, безземельный.