Клавдия ахнула.
— Ой, боже ж ты мой! Ты, батя, хоть при чужих такое не ляпни. А то нашему Митьке из‑за таких твоих слов моргать придётся перед людьми.
Тарас, приподнявшись на одно колено, хлестнул кобылу:
— Но, дьявол старая! Чего уши развесила?
Красотка рванулась вперёд и, смешно вскидывая зад, поскакала, не разбирая дороги. Из‑под копыт во все стороны полетели комки сухого чернозёма.
Подпрыгивая на бричке, Клавдия ухватилась за кувшины и залилась смехом:
— Ты, папаня, на меня рассерчал, а кобылу лупцуешь. Ой, гляди, батя, штоб Красотка глаза грудками не выбила! Ой, кисляк расплескаем!
Разъяренный Тарас обернулся и хлестнул дочь кнутом. А она, уткнувшись в мешок с хлебом, продолжала беззвучно. смеяться.
Сорвав зло на дочери и кобыле, Тарас успокоился.
Кобыла, завидев табор, сама свернула к нему.
Клавдия выпрямилась и радостно вскрикнула:
— Глякося, папаня, наши загоны пашут!
— А и впрямь наши! — обрадовался Тарас.
Нюра Заводнов а гнала гусей от речки. По–змеиному извивая длинные шеи, гусак и гусыня шипели на хозяйку, норовя повернуть своих гусят назад, к воде. Зеленовато–жёлтенькие гусятки тревожно попискивали и метались из стороны в сторону. Нюра покрикивала на них, махая длинной хворостинкой.
— Вот грех! Куда вас несёт нечистая сила! Теги! Теги домой!..
— Чевой‑то ты гусей от речки заворачиваешь! — крикнула ей Даша Колесникова. Им же там приволье!
— Да гусыня весной у Ковалевых взята. Теперя она норовит увести на старый двор и гусака и гусят. Как выйдет на речку, так лугом к Ковалеву двору.
— Ишь ты! — засмеялась Дашка и стала помогать Нюрке загонять гогочущую стаю.
А глаза Дарьи так и скользили по Нюриному лицу. Уж очень Дашке хотелось поговорить.
— Вы што, с ТОЗом пашете? — спросила она.
— Угу! — буркнула Нюрка, заворачивая на тропку гусака.
— А мы своими силами вспахали. Уже почти отсеялись.
— А чего ж не в ТОЗе? Легче было б.
Дарья махнула рукой:
— Да ну его! И так соседи затюкали, што мы с Алешкой невенчанные живём. А в ТОЗ вступим, так один Илюха Бочарников со света сживёт.
— Да ну, что ты ерунду порешь! Будто на Илюху и управы нет! Просто боитесь прогадать…
— Может, и так, — согласилась Дашка.
Нюра со вздохом сообщила:
— Наши, Ковалевы, тоже против ТОЗов. Серчают на Митьку за то, что отца втянул в это дело.
Гуси вошли во двор, Нюра, прикрыв за ними калитку, уселась на срубленную акацию у забора.
— Ну, а что ещё в станице гуторят?
Дашка стала рассказывать разные новости и наконец подошла к главному, о чём ей не терпелось сообщить Нюрке.
— Мать Архипа‑то… Может, слыхала ты? — И Дашка с любопытством заглянула в глаза подружке. Нюра пожала плечами.
— Ну? Чего мать Архипа?
А того, к бабке–знахарке ходила, от чёрных глаз отсушивала и теперь заставляет его жениться. И даже сама ему невесту подыскивает.
Нюрка слушала Дашку, покусывая губы. Потом вздохнула, махнула рукой.
— Если от меня отсушивали, так напрасно старались. Я его не неволю. Человек предполагает, а бог располагает. Получилось так, что ни ему, ни мне настоящей жизни нетути… Бог с ним! Нехай живёт, как хочет. А присушивать я его не присушивала.
А этой знахарке давно надо рот заткнуть: ворожить ворожи, а сплетен не распускай. А то не успела Архнпкина мать портки заговорённые взять, как вся станица узнала. Ну, я пошла! Да! — остановилась она. — Завтра вместе д^вай холсты белить, вдвоём сподручнее.
— Давай.
На другой день Нюра стелила холсты по густому спорышу, зелёным ковром укрывавшему берег реки, — Работы предстояло много — за зиму в три пары рук наткали немало. В эти дни вдоль всего берега Егорлыка хозяйки выстлали свои конопляные холсты. Ситцев, бязи, миткаля в продаже почти не было, и домотканое грубое полотно было в ходу.
Выровняв последний, смоченный в щёлоке холст, Нюрка подхватила ведро и решила сбегать к роднику за чистой водой. В станице мало кто пил егорльикскую мутную воду.
Наполнив ведро, она неторопливо шла по узкой тропке между кустами тальника. Огненно–красный шар солнца медленно, будто нехотя, поднялся над степью. Солнечный свет разогнал тонкую плёнку сизого тумана над лугом, позолотил гладь Егорлыка. В высоких камышах заболоченной излучины зачокали, запорхали пугливые птички — камышовки.
В том месте, где тропка пересекалась с полевой дорогой, Нюру чуть не сбил с ног всадник. Рыжий жеребец неожиданно вынырнул из‑за поворота дороги и заплясал, осаженный сильной рукой.
— И чего это скакать, как чумовому?! — рассердилась Нюра.