Если человек не засиживался на одном месте, свободно странствуя по просторам земли за своей добычей, то с какой стати сидеть на одном камне богам? Сами охотники, древние боги не требовали от людей обильных жертв. Им нужно было уважение, выполнение установленных ими правил поведения на охоте, в быту, на войне, и за это они помогали человеку…
Не потому ли мы находим на каменных полотнах, наряду со священными изображениями, множество других: сцены военных столкновений, изображения зверей, птиц, рыбной ловли, охоты, земледелия, морского промысла? Они наслаиваются друг на друга потому, что образуют не «иконостас», как можно было бы представить по аналогии с современными религиями, а всего лишь разовое, единовременное приношение божеству — все равно, просьбу или благодарность за исполненное.
Как общение с потусторонним миром было одновременно реальным и символическим, так и реальная жертва могла быть заменена ее изображением, символом.
Одна из самых интересных попыток проникнуть в смысл неолитических наскальных изображений, петроглифов, была сделана советским этнографом К. Д. Лаушкиным два десятилетия тому назад. Последователь В. И. Равдоникаса, К. Д. Лаушкин попытался «прочитать» ряд наскальных изображений на восточном берегу Онежского озера. Здесь, на каменистых мысах, отшлифованных волнами и ледником, неподалеку от устья Черной речки, более ста лет назад было открыто множество выбитых в камне изображений. Лебеди, утки, гуси перемежались изображениями человеческих фигурок, лосей, оленей, рыб, змей, волков и лисиц. Вместе с ними были и малопонятные знаки — диски и серпы с отходящими двумя лучами, — в которых одни исследователи видели изображения капканов, а другие — изображения луны и солнца.
Основываясь именно на этих изображениях и присутствии рядом с ними фигур лосей, согласно верованиям северных охотничьих народов, связанных с солнцем, может быть, потому, что вместе с солнцем лоси возвращаются из своих зимних путешествий, К. Д. Лаушкин поддержал мнение В. И. Равдоникаса, что все это — огромное естественное святилище, в которое входят и скалы, и озеро, и лес на прибрежных холмах, и ручьи, впадающие в озеро.
Анализ изображений и их положения на местности, доказательства связи петроглифов со знаменитым неолитическим Оленеостровским могильником на Онежском озере, примеры аналогичных религиозных ситуаций были выполнены ученым тонко и убедительно. Но на этом Лаушкин не остановился. Опираясь на археологический материал, составив цепь логических посылок, исследователь предположил, что саамы были прямыми потомками древнейших обитателей этих мест. В его распоряжении были другие факты, чем те, что использовал я, но, работая на разном материале, мы пришли к одному выводу. Согласно документам, в XIV веке, когда к югу от Бесова Носа был основан Муромский монастырь, и в более позднее время, вплоть до конца XVIII века, саамы, или, как их называли тогда, лопари, временами появлялись со своими оленями в этих местах. Они приходили к наскальным рисункам, поклонялись им и приносили им жертвы. Это позволяло надеяться, что в легендах и сказаниях саамов могли сохраняться отголоски мифов глубокой древности, в том числе связанные с изображениями на скалах.
Сходные сюжеты нашлись. И не только в саамских сказках. Они оказались и в рунах карело-финского эпоса «Калевалы», вобравшего в себя, по-видимому, очень древние мифы, слагавшиеся в этих краях.
Казалось бы, чего еще желать? Пусть только десяток рисунков из нескольких сотен обрело смысл, но сделан первый шаг, за которым должен последовать второй и третий… Но путь науки более тернист и сложен, чем можно предположить. Подробно о работе К. Д. Лаушкина я рассказал в книге «Цветок папоротника» — о подходах, идеях, открытых сюжетах. Здесь же я вспомнил о нем только в качестве примера, показывающего, как блестящий талант исследователя, соединившего цепью хитроумных логических доказательств прошлое с настоящим, ставшего, казалось бы, уже на порог разгадки, оказывается все же бессилен реконструировать сознание человека тех далеких времен. Не в том дело, что построения Лаушкина смогли охватить лишь малую часть онежских петроглифов. Сам анализ основывался на частностях — чрезвычайно любопытных, по-видимому, очень верных, — но вывод так и не стал новым инструментом науки, открывающим дверь в новую область знания или хотя бы указывающим к ней путь.