Самое удивительное, пожалуй, что на эти же проблемы меня выводили буквально самые первые мои шаги по переславской земле. Но тогда я еще не был внутренне готов к ним, не замечал того, что теперь казалось столь очевидным.
Место первого неолитического поселения на берегах Плещеева озера — Польцó — я нашел, следуя указаниям М. М. Пришвина в его «Родниках Берендея», где он рассказал об открытии этой стоянки. Путь к древнему стойбищу вел от озера по реке Вексе среди топких берегов и болотистого леса. Первое же сухое место, приподнятое над водой, оказалось занято человеком — и сейчас и в прошлом. То был древний берег озера, от которого оно ушло теперь почти на километр.
Встреча с Польцом, сборы на его поверхности каменных орудий, черепков от сосудов различных эпох, костей животных — все это оказалось решающим в выборе моего дальнейшего пути. Я возвращался сюда снова из года в год, искал и находил новые места поселений древнего человека, вглядывался в окружающую природу, пытаясь обнаружить характерные приметы таких мест: скажем, древние берега озер и рек, далеко отошедшие теперь от воды и затерявшиеся в густом лесу. И вот однажды наступил момент, когда в моем сознании словно бы замкнулась логическая цепочка: песок — сосны. Сосны растут только на песке. На Польце — песок и сосны; рядом, в болотистой пойме, сосен нет — там ольха, береза, лещина, ель.
Сосны — песок — древний берег…
Темные купы сосен, высоко поднимавшиеся над кустарником, березами, елью, над разнолесьем и болотом, стали для меня маяками, указывающими древние мысы, отмели, берега, острова и перешейки, на которых я, как правило, находил остатки древних поселений. Сверяясь по соснам, как по ориентирам, я продирался через мокрые кусты, чавкал сапогами в жиже болот, образовавшихся на месте древних заливов, но рано или поздно выходил на песчаный бугор или отмель, где под тонким или толстым слоем дерна, в желтом или ржавом песке бывшей дюны обнаруживал явственные следы присутствия здесь человека или остатки неолитического стойбища.
Опыт подтверждал и развивал интуицию, как бы начальную ступень ясновидения, позволяя просматривать за современным пейзажем тот, другой, древний, а вместе с тем сопереживать человеку, действия которого пытаешься понять по следам, оставленным им тысячелетия назад. Именно здесь наука становилась еще и искусством, когда ученый должен «вживаться» в исследуемое им прошлое, в изучаемого им человека, чтобы понять его мышление, психологию, причины тех или иных действий, как, например, выбор места для своего жилища. Именно здесь уже первые шаги в этом направлении приводили меня к вопросу о взаимодействии человека — индивидуума, человека конкретного — с окружающим его миром, окружающей природной средой. В конце концов, в этом и заключалась основная задача философии — понять взаимоотношения личности и мира, «я» и «не я».
Выбирая место для жилища, для своего дома, который всегда — будь то пещера, шалаш, сруб, глинобитная мазанка, землянка или рыцарский замок — показывает отношение его строителя и обитателя к окружающей среде, человек определял этим свое отношение к миру и его явлениям, свою зависимость от мира. «Я» — и природа, «дом» — и мир… В этом противопоставлении (или — синтезе?) была заложена основа для иного направления изучения прошлого, чем то, каким оперировала собственно археология.
Чтобы понять эту сложность, стоит вспомнить, что при всей точности наших карт и безусловной объективности показаний компаса его стрелка указывает вовсе не на географический, а на магнитный полюс: вот почему на морских картах всегда отмечено соответствующее магнитное склонение стрелки компаса в данном районе…
Готовясь теперь снова вернуться на берега Плещеева озера, я старался внести в свои прежние исследования поправку, то самое «магнитное склонение», которое я научился вычислять на Севере. Раньше здесь мои мысли и чувства концентрировались в своего рода «магическом квадрате» раскопа, к которому было приковано все мое внимание: к слоям почвы, к предметам, которые мы из них извлекали, к следам конкретного человека… Теперь следовало выйти за границы этого магического квадрата, взглянуть на него со стороны, поскольку, как я уже смог убедиться, действительный интерес представлял не столько сам человек, сколько его удивительная способность отражать в своих действиях законы и связи окружающего мира.