Воинственность фатьяновцев выводилась буквально из всего, начиная со специфических «боевых топоров» и кончая животноводством, для которого необходимы были новые пространства, и даже металлообработкой, для которой нужны были новые месторождения меди и рынки сбыта. Никому не пришло в голову, что узкая специализация фатьяновского животноводческого хозяйства не только не предполагает конфликт с местными охотниками и рыболовами, но, наоборот, позволяет им совершенно безболезненно заполнить ту, оказавшуюся свободной, экологическую «нишу», которую искали во время своих передвижений эти люди и которая предполагала в наших лесах не противостояние культур, а — сотрудничество.
Но все это стало понятно значительно позднее, полтора-два десятилетия спустя после окончания второй мировой войны.
В те годы, с которых я начал рассказ о фатьяновцах, эти вопросы поднимались с особенной остротой, вызывая ожесточенные споры археологов, придерживавшихся противоположных точек зрения. Готовясь вступить в науку, мы, студенты, не только прислушивались к этим научным дискуссиям, но и пытались в аргументах противников найти свой путь, определить свою точку зрения, потому что «проблема» фатьяновцев, словно в фокусе, собрала множество других, столь же важных методических вопросов, решение которых определяло путь дальнейшего развития нашей науки.
Прикоснуться к самим фатьяновцам, увидеть не за стеклом витрины, а на месте все то, из-за чего разгорались споры, было и моей заветной мечтой. Вот почему на следующее утро после того, как шофер привез в ростовский музей предметы из разрушенного фатьяновского погребения, я был в конторе автоколонны, а еще через какое-то время, втиснувшись в кабину изрядно помятого самосвала, ехал на место находки…
Небольшой бугор, почти полностью скрытый гравийным карьером возле деревни Халдеево, занимал вершину пологой гряды, откуда открывался вид на такие же окрестные холмы, занятые деревнями и полями, сбегающими к густым лугам, среди которых сверкали петли небольших речек. Насколько хватал глаз, весь этот край состоял из лугов и полей. И только на севере и на востоке слабо синели полосы далеких лесов.
Картина, оставшаяся в памяти, по-видимому, повлияла на мое последующее отношение к фатьяновцам и связанным с ними проблемам в большей степени, чем осмотр стенок карьера, который подтвердил наличие здесь могильника и принес еще один трофей — боевой топор из зеленого диорита. Возможно, уже тогда, пытаясь разобраться в структуре окружающего мира, я обращал внимание не столько на предметы, появлявшиеся передо мной из пластов прошлого, сколько на обстоятельства их находки, на то, что их окружало, в первую очередь на пейзаж, стараясь увидеть за современным — тот, другой, древний.
И хотя Халдеевский могильник остался единственным фатьяновским могильником, который я сам раскопал, вернувшись сюда на следующий год, изучая фатьяновские материалы, с которыми мне пришлось столкнуться на берегах Плещеева озера, я чувствовал, что путь к раскрытию их тайны ведет не только через раскопки. Он требовал еще и иного подхода к проблеме, другого, не археологического только, а экологического взгляда на загадку.
Решение загадки фатьяновцев приостановилось, по-видимому, потому, что археологи использовали традиционные подходы: сравнение с соседними культурами, сопоставление орнамента на сосудах, описание погребального обряда. Традиционный анализ всякий раз заканчивался традиционными же выводами, в которых не было попытки выйти за пределы собственно археологического описания материала. Теперь наступило время подойти к проблеме с другой стороны — от выводов к построению системы.
Системный взгляд на фатьяновскую проблему стал возможен после массовых раскопок фатьяновских могильников на территории Волго-Окского междуречья и в Костромском Поволжье, проведенных за последние десятилетия. Они позволили в полном объеме представить фатьяновское стадо; форма, размеры и количество сосудов в могилах наводили на мысль об их употреблении для хранения молока. Среди них оказались и специальные сосуды со сливом и отверстием в верхней части. Такие сосуды для сбивания масла встречаются кое-где и сейчас в деревнях и используются для этой же цели.
Но можем ли мы столь определенно говорить о пище и хозяйстве фатьяновцев только на основании пустых горшков, найденных в могилах, тем более что до сих пор никто еще не попытался по следам на внутренних стенках определить их возможное содержимое?