Туда мы и отправились.
Подобно прежним, суходол этот был невысок, но оказался не глинистым, а песчаным. Он был завален деревьями, грудами выкорчеванных и стащенных сюда пней, и по его краю шла свежая валовая канава, выводящая воду в Нерль Клязьминскую, которая протекала рядом.
На этот сухой островок, так близко расположенный у реки, человек приходил в древности неоднократно. Экскаватор, прокладывающий канаву, и бульдозер, корчевавший пни, изрядно взрыли его поверхность. Карабкаясь по отвалам, забираясь в ямы, я собирал валяющиеся вокруг черепки без особого энтузиазма. Таких мест много, но для археолога они мало привлекательны. Берендеевские черепки здесь были перемешаны с ямочно-гребенчатыми, с ложнотекстильной керамикой, с керамикой типа Рождественской стоянки, и все это в слое песка не более тридцати — сорока сантиметров толщиной: глубже шел чистый озерный песок.
Раскопки представлялись бесполезными, а о том, что само наличие определенных археологических комплексов может служить признаком последовательности колебаний уровней водоемов, тогда я еще не догадывался.
Приближался полдень, солнце пекло все жарче. От испарений, идущих из влажного торфа, начинала болеть голова. Палеоботаники, бросив беглый взгляд на канаву и суходол, уже собирались уходить, когда что-то заставило меня задержаться. Подобно собаке, вынюхивающей затаившиеся под землей и невидимые глазу трюфели, я снова и снова обходил бугорок суходола, карабкался по стенкам канавы и, наконец, вышел по ней к южному берегу бывшего острова. Восточную часть суходола канава разрезала напрямую. Здесь же, огибая древний остров, она резко поворачивала к западу. Берег был довольно крутым. Так получалось, что северная стенка канавы оказалась песчаной, а южная, вплоть до самого дна, — торфяной: канава прошла как раз по границе суши и торфа.
Рассматривая торфяную стенку, я заметил торчащие в ней черепки, причем на разной глубине.
Черепки всё и решили. Не слушая протесты палеоботаников, я принялся зачищать эту стенку. С первыми ударами лопаты произошло чудо. Черный, однородный, подсыхающий торф, отваливаясь, обнажал разноцветные слои, складывающие всю его толщу.
Красноватые, желтые, зеленовато-коричневые, они перемежались то более светлыми, то более темными прослойками. Но проходило несколько минут, и прямо на глазах слоистый разрез темнел, чернел, окисляясь на свежем летнем воздухе, приобретая тот нейтральный шоколадно-черный цвет, каким я привык видеть торф на разработках. В коричнево-бурой гамме терялись тонкие, но явственно видные прослойки разложившегося торфа, в которых оказывались черепки.
Об отъезде не могло быть и речи. Приготовив на скорую руку и съев обед, вооружившись ножом и совком, мы до вечера счищали слои торфа, срезая сверху по миллиметру, заворачивая отдельно каждый черепок, отмечая с точностью до сантиметра глубину его залегания, описывая и замеряя слои и вырезая образцы для пыльцевого и радиоуглеродного анализов.
То была удача, о которой можно было только мечтать, и связана она была непосредственно с вопросом о «пограничном горизонте».
Споры вокруг проблемы «пограничного горизонта» — слоя сильно разложившегося торфа — объясняются его неодинаковостью на разных торфяниках. В одном случае «пограничный горизонт» может заключать в себе один, два и даже три слоя пней, свидетельствующих каждый об очередном осушении торфяника, когда на нем вырастал лес; в другом случае пней вообще может не быть, а один «пограничный горизонт» оказывается разбит на несколько, перемежаемых слоями неразложившегося торфа, свидетельствующего об эпохах обводнений болота и гибели предшествующего леса. В таком случае перед исследователем на разрезе торфяника открывается картина регрессивных и трансгрессивных состояний, где слои разложившегося торфа будут указывать на очередное осушение болота.
В 1932 году Е. Гранлунд, известный болотовед, выделил в Швеции пять таких прослоек, назвав их «регрессивными уровнями» или «поверхностями обратного развития», поскольку они отмечают время, когда происходит не нарастание торфа, а его разложение и разрушение. Но каждый раз на таком черном слое лежал светлый торф, нижний слой которого отмечал момент, когда болото было снова заполнено водой и все процессы торфообразования возобновлялись.
Разница в возрасте между черным слоем и перекрывавшим его светлым на разных торфяниках колебалась в зависимости от местных условий. Точно датировать можно было только начало новой трансгрессивной фазы и очередного накопления торфа. Но все равно нигде этот разрыв не был меньше шестисот лет, достигая в отдельных случаях тысячи двухсот лет.