Внезапно начинается тропический ливень. Плотная водяная завеса с шумом шлепается на асфальт, разбиваясь и растекаясь лужами. Прохожие бросаются под укрытия. Лоточники закрывают свой товар клеенкой и прячутся под листвой деревьев, бечаки забираются в свои коляски, натянув брезентовый верх. Амина медленно бредет, не замечая ливня.
Встречаю в магазине женщину с девочкой. Женщина окликает меня по имени. Пытаюсь вспомнить, кто она, где и когда мы могли познакомиться.
— Неужели я так изменилась? — говорит она, вымученно улыбаясь. — Помните Индравати?
Индравати, жена известного левого журналиста, хорошего моего знакомого! Это была полноватая темпераментная хохотушка. Теперь я вижу болезненную, высохшую, словно после тяжелой болезни, женщину. Как-то боязно пожать ей руку, неестественно тонкую. Ее дочка и вовсе тонюсенькая, хрупкая. И в то же время Индравати чистенькая и опрятная, сохраняющая достоинство. Платьице на девочке старенькое, латаное, перешитое из чего-то, но белоснежное, отутюженное.
— Кое-как перебиваемся. У других дела похуже. Наши все живы, — говорит Индравати.
— Как муж?
— В джакартской тюрьме Салемба. Скоро два года, как ждет суда. Нам разрешают иногда видеться. Приходится подкармливать его. С тюремного пайка не порадуешься. В последнее время муж что-то прихварывает.
— У вас ведь трое детей…
— Уже четверо. И еще моя старенькая мама. Конечно, нелегко всех прокормить. После ареста мужа меня сразу уволили с работы в министерстве просвещения. Везде шла чистка. Мы ведь люди «старого порядка».
— Как же вы существуете?
— Как многие. Что можно продать — продали. У мужа была неплохая библиотека. Одно время мне посчастливилось — я преподавала индонезийский язык одной богатой американке. Потом миссис узнала, что я жена арестованного коммуниста, и отказалась от моих услуг. Даже сделала мне выговор: «Что же это, моя милая, вы компрометируете нас. Мы с мужем дорожим репутацией фирмы». Бывали тяжелые дни, когда в доме не было ни грамма риса. Сейчас шью.
Я купил для девочки коробку конфет. Девочка бережно прижала к себе подарок и недоверчиво смотрела на меня большими, не по-детски строгими глазами.
— Я бы очень хотела пригласить вас в гости, о многом порасспросить. Но сами понимаете… За нами присматривают. Мы всего боимся. Я лучше передам мужу привет от вас.
Одна из тихих улочек Кебайорана, южного района Джакарты. Среди аккуратных особнячков выделяется полуразрушенный дом. Выломаны оконные рамы и двери, разбита черепичная кровля. Во дворе запустение.
Дом обитаем. Часть его кое-как приспособлена под жилье. Заделаны пробоины в крыше. Вечером светится единственное уцелевшее окно, половина его заделана картоном.
Перед домом я обычно вижу высокую сухопарую женщину в очках, строгую и интеллигентную. Она похожа на учительницу или библиотекаршу. Перед женщиной убогий лоток с сигаретами и спичками. Место здесь не бойкое. Покупателей почти нет. Женщина какая-то безучастная ко всему, словно стыдится своего занятия.
Я не знаю истории этого дома и его обитателей. Не знаю, что заставило интеллигентного вида женщину торговать спичками. Вероятно, это люди «старого порядка».
Уличный торговец, жилистый, голенастый, бежит вприпрыжку с гибким коромыслом на плече и выкрикивает что-то зычным гортанным голосом. Его крики не спутаешь с криками мясника, зеленщика или булочника. Это продавец метелок. На концах коромысла подвешены корзины с товаром. Выбор богатый — здесь и метелки из птичьих перьев, чтобы стирать пыль с картин, безделушек и дорогой мебели, и садовые веники из прутьев, и кухонные швабры, и маленькие метелки— кисти из нейлоновых нитей с длинной бамбуковой рукоятью, специально для чистки висячих люстр, и еще разные щетки, щеточки на все случаи жизни.
Торговец всегда останавливается перед калиткой моего дома и бойко расхваливает товар. Мы уже старые знакомые. Я знаю, что зовут его Абдула и что не он владелец всех этих щеточек и метелок, он лишь «агент большого господина». Сам «большой господин» имеет хозяйственную лавочку — ветхий дощатый сарайчик на ближайшем базаре. В поздний час, когда лавочка закрывается и превращается в место ночлега «большого господина» и его многочисленных чад, Абдула расстилает на земле перед входом старую рогожу и тоже устраивается на ночь.
Я встречаю его традиционным приветствием — вопросом «Апа кабар?», т. е. «Как дела?»
— Байк секали, — отвечает мне с широкой улыбкой Абдула. Это означает — очень хорошо, отлично. Правила хорошего тона требуют, чтобы в разговоре с клиентом он всегда улыбался и показывал свое хорошее настроение. Так учит своего агента «большой господин». Абдула долго был бездомным бродягой и сейчас дорожит работой, дорожит этой старой циновкой у порога. Может быть, он сумеет со временем поставить собственную хижину.
Если же говорить начистоту, у него не так уж много причин для приветливых улыбок, для хорошего настроения. Иногда Абдула откровенничает со мной.
Как он попал в Джакарту? О, это печальная история. Вскоре после сентябрьских событий в его деревне в Центральной Яве начали резать коммунистов и барисановцев, членов левой крестьянской организации «Барисан тани». Они требовали справедливого передела земли, защищали безземельных арендаторов, разоблачали злоупотребления ростовщиков и кулаков. Этого не могли простить богатеи. Людей хватали ночью, связывали им руки, выводили к реке и кололи копьями и крисами. Трупы бросали в воду. Свирепствовал отряд мусульманской молодежи, в основном сынки богачей. Один из этих раскормленных парней хвастал тем, что мог пронзить копьем с одного удара сразу несколько жертв, связанных вместе. Это он называл «делать сатэ[4]».
Он, Абдула, не был ни коммунистом, ни барисановцем. Он исправно ходил в мечеть и никогда не ссорился с деревенскими главарями. Дом его стоял на самом берегу широкой реки. Дни были тревожные. Не раз Абдула и его беременная жена просыпались ночью от криков и стонов, которые слышались где-то рядом. Однажды они вышли из хижины и стали свидетелями страшного зрелища. По реке плыли трупы. Много трупов. Было полнолуние, и поэтому можно было различить лица некоторых жертв. Абдула узнал среди них пожилого соседа, отца большого семейства. Всех его детей тоже куда-то увели. Вдруг жена пронзительно взвизгнула. Совсем близко от берега плыло тело низкорослого парня, ее брата. Каратели схватили его дня три назад и, вероятно, сразу же убили и бросили в воду. Труп сперва затонул, а потом всплыл, разбухший, опутанный тиной. Мертвый парень плыл на спине, слегка покачиваясь, скрючив на груди руки, словно силясь выдернуть из смертельной раны на животе обломок копья. Абдула пытался с помощью бамбукового шеста достать тело из воды. Жену нервно лихорадило. Все-таки она помогала мужу, стараясь не глядеть на страшно изменившегося брата. Вдвоем они похоронили убитого. Жена Абдулы умерла через несколько дней, родив мертвого ребенка.
Всеми делами в деревне заправлял богач Кусно, возглавлявший и деревенскую секцию мусульманской партии. Он каким-то образом узнал, что Абдула похоронил убитого брата жены. Этот Кусно везде имел глаза и уши.
— Ребята могут убить тебя, — сказал он Абдуле. Я бы не хотел этого. Ты был примерный мусульманин Я могу помочь тебе добрым советом…
— Что ты хочешь от меня, мас[5]?
— Оставь мне свою землю и уходи на все четыре стороны. Я дам тебе немного денег на дорогу. И не попадайся ребятам на глаза. Земля, разумеется, твоя. Ты получишь ее обратно, когда все уладится и страсти поостынут.
Конечно, он, Абдула, никогда больше не вернется и родную деревню. И пусть этот нахал, Кусно, подавится его землей.
Ко мне как-то пришел индонезиец лет тридцати и протянул визитную карточку.
«Инженер Бурхан, докторантус. Фирма «Бурхан Лимитед». Ремонтно-строительные работы», — прочел я.
— Не нужно ли мистеру побелить потолок, прочистить канализацию или исправить электропроводку?
— Нет, не нужно.