— Если тебя не устраивает хозяин, поищи себе другого. Ты больше не арендуешь мою землю. Я могу распоряжаться ею как хочу.
Попытался было бедняк просить землю в аренду у других богатеев, да никто не захотел связываться со строптивым арендатором. Прежний хозяин постарался создать ему самую скверную репутацию в деревне.
После этого пробовал старик с двумя такими же горемычными бедняками ловить питонов. Красивую шкуру питона можно выгодно продать на пляже в Мераке богатым иностранцам, падким до всяких диковинок. Но питоны давно перевелись в этой местности, и теперь попадаются лишь полевые ужи. Только однажды посчастливилось поймать хороший экземпляр в дальних холмах.
Эти и многие другие встречи показали мне, насколько сложна аграрная проблема в современной Индонезии. Официальные органы не скрывают этой сложности. В печати можно найти любопытные цифры, характеризующие систематическое обнищание яванского крестьянина. На Яве проживает 64,93 % всего населения страны, а площадь этого острова составляет менее 7 % общей площади Индонезии. Из года в год сокращается и без того мизерная средняя площадь земли, приходящаяся на одно крестьянское хозяйство. Сегодня она оценивается не более чем в 0,3 гектара. За этой средней цифрой кроется нищета многих миллионов крестьян, не имеющих и этого жалкого клочка земли и вынужденных арендовать землю на кабальных условиях у богачей.
Нельзя не считаться с объективным фактором перенаселенности Явы и близлежащих островов Бали и Мадуры. Но нельзя не видеть крайне неравномерного распределения обработанной земли. Ее значительная часть сосредоточена в руках кулацко-помещичьей верхушки, препятствующей справедливому перераспределению. Нередко, идя на поводу у этих сил, власти фетишизируют фактор перенаселенности и, по существу, прикрывают им свою неспособность осуществить демократическую аграрную реформу.
Может быть, равнина Западной Явы, о которой мы вели речь, район исключительной бедности, нищеты крестьян? Вовсе нет. Ту же самую картину можно наблюдать и в Центральной и Восточной Яве, где автору не раз доводилось бывать.
Едешь по шоссейной дороге из Джакарты в Бандунг и дальше в Джокьякарту. И всюду скученность. Скученность неописуемая. За всю дорогу не встретишь нигде даже клочка нетронутых джунглей, невозделанной земли. Все распахано, долины разрезаны межами-дамбами на крохотные наделы. И здесь террасы рисовых полей взбираются на крутые склоны холмов. Рисовые поля сменяются плантациями: чайными, каучуковыми, сахарного тростника. К серой ленте асфальта жмутся хижины. Города, городки, кампунги, деревни сливаются в сплошную многокилометровую улицу. Лишь на горных перевалах шеренги строений прерываются. А дальше опять хижины, мозаика рисовых полей. Такова щедрая и нищая Ява.
Перенесемся теперь на восток, в плодородную долину реки Брантас, которая у города Моджокерто растекается на два полноводных рукава — Кали Мас и Норонг, впадающие в Мадурский пролив. Здесь, в одной из деревушек, живет семья героя следующего рассказа — Харсоно.
Судьба Харсоно
Дед Харсоно хотя и не был зажиточным, но и бедняком его никто не считал. Он никогда не ходил на поклон к старосте-лураху или китайцу-лавочнику, чтобы взять в долг до нового урожая под высокие проценты мешок риса. У деда было около гектара хорошей поливной земли, пара буйволов, участок с деревьями папаи. Разве этого недостаточно в плодородной долине Брантас для скромной жизни крестьянской семьи?
Об этом рассказывал отец. Деда Харсоно почти не помнил. Тяжелый крестьянский труд рано состарил и сгорбил его. И никто из односельчан уже не сумеет указать дедовскую могилу на старом мусульманском кладбище, поросшем белыми магнолиями. Простые люди ставят над прахом своих близких лишь небольшие вертикальные дощечки. Поди разберись теперь, чья эта дощечка, почерневшая и подгнившая от времени, затерялась в зарослях.
Когда дед стал больным и немощным, сыновья решили делиться. Всех братьев было шестеро. Только самые младшие, Анвар и Ридван, еще не были женаты. Они считали себя образованными, так как после войны с голландцами пытались продолжать учебу в ближайшем городке, в средней школе первой ступени. Но дальше второго класса дело не пошло. Пришлось помогать по хозяйству.
Старшие братья сговорились между собой, чтобы исключить Анвара и Ридвана из дележа отцовского наследства.
— Вы же грамотеи, гордость семьи. На что вам деревня? Найдете хорошее место в городе, — говорил отец Харсоно, самый рассудительный и хитрый из братьев.
После долгих препирательств было решено, что Анвар попытается поступить на службу в полиция Быть может, парню посчастливится дослужиться когда нибудь до сержанта. Лурах вызвался написать рекомендательное письмо к дальнему родственнику, жившему в городе и женатому на двоюродной сестре полицейского начальника. За эту услугу пришлось сделать лураху щедрое подношение. Ридвану братья выделили небольшую сумму денег, чтобы он смог обосноваться в Сурабае и открыть собственную торговлю.
Отец Харсоно получил по разделу четверть гектара саваха и несколько деревьев папаи, поставил рядом с отцовской хижиной, доставшейся старшему из братьев, новую, поменьше. Такую же примерно долю получили три других брата. Буйволов пришлось продать. Вырученные деньги ушли на подарок лураху, на обзаведение Ридвана, на похороны деда.
Харсоно был свидетелем частых семейных споров отца с дядьями. Споры были нудными, долгими, тяжелыми. Братья постоянно жаловались на нужду, выплескивали взаимные обиды, попрекали друг друга.
— Твоя земля лучше моей. А каждый из нас получил четверть гектара. Где же справедливость?
— Делили по жребию. Не надо было продавать буйволов.
— Анвар парень с головой. Достиг бы своего и без этого письма кровососа-лураха.
— Что мы знаем об Анваре?
Действительно, о его судьбе братья ничего не знали. Быть может, он и сумел стать полицейским или проявить себя на каком-нибудь другом поприще, а может быть, не достиг ничего. Зато Ридван иногда наведывался в деревню. Он гостил по очереди у каждого из братьев, наедался рисовой похлебки и печеных бананов, как будто выдерживал до этого длительную голодовку в знак протеста против вопиющей несправедливости судьбы, не уготовившей ему стезю преуспевающего бизнесмена. Братья роптали на прожорливого Ридвана, но терпели и даже посылали гостинцы для племянников. Брат все-таки. Этому и вовсе не сладко живется.
Ридван был бойким на язык, прытким малым, но всего лишь рыночным лоточником. Торговал всякой мелочью: метелками, циновками, спичками, пуговицами. Женился на девушке, работавшей за гроши прислугой у мелкого чиновника. Дети рождались каждый год.
Кроме торговли своим нехитрым товаром Ридван философствовал и изрекал мудрые мысли. Все-таки два класса школы давали ему некоторое основание чувствовать свое превосходство над деревенскими родичами. Когда братья возвращались с поля и собирались вместе, Ридван начинал рассуждать:
— Деревня подобна сосуду с водой, как говорил мой школьный учитель. Вы бросаете в этот сосуд соль. Она растворяется. Вы бросаете еще и еще. И вот наступает момент, когда соль не может больше растворятся. Вода перенасыщается. Вот так и деревня перенасыщается людьми по мере того, как вы плодитесь. Наступает время, когда ваша земля уже не может вас всех прокормить. Голодная деревня выбрасывает людей в город. Я и Анвар были первыми, но не последними в нашей семье. За нами последуют другие, может быть, кто-нибудь из вас, братья, может быть, ты, мой племянник Харсоно.
— Как-нибудь выкрутимся, — без большой уверенности говорил отец Харсоно.
— Выкрутитесь, если всерьез потрясете богачей.
Братья опасливо озирались по сторонам — нет ли невольного свидетеля их разговора. (У старого лураха везде свои наушники.) Но и сами они были давно убеждены, что неплохо бы потрясти богачей: старосту-лураха, его родственника Сантосо, возглавляющего местное отделение мусульманской партии, деревенского имама. На эту троицу трудятся, не разгибая спины, бедняки, безземельные арендаторы. У одного лишь лураха около сорока гектаров лучшей земли на берегу Брантаса. Все его сыновья получили образование и хорошо пристроились в городе. Один — офицер, второй чиновник какого-то департамента, третий держит нотариальную контору. Но и этих сорока гектаров лураху мало. Многие бедняки заложили ему свои наделы и сейчас никак не выпутаются из долгов. Недаром же братья, да и все односельчане называют лураха «линтах», т. е. пиявка, кровосос. На вид это благообразный седой старик в черной бархатной пичи. Обычно он сидит на открытой веранде своего дома в удобном ротановом кресле. У лураха добротный кирпичный дом под черепичной крышей, резко выделяющийся среди деревенских хижин. На стене веранды на видном месте портрет нынешнего президента и арабская вязь изречений из Корана, окантованных и под стеклом. Перед лурахом на складном резном столике раскрытый Коран. Впрочем, хозяин больше интересуется делами мирскими. Он просматривает газеты, прихлебывая из стакана душистый чай. Покончив с газетными новостями, старик настраивает японский транзисторный приемник, подарок сына-нотариуса, и блаженно слушает музыку, полузакрыв глаза и покачиваясь в такт. Приходит с докладом молодой секретарь, управляющий всеми делами в деревенском правлении и терпеливо ждет разрешения присесть. Говорит вкрадчиво-почтительно, употребляя старинный уничижительный яванский жаргон, на котором должен был обращаться нижестоящий в феодальной иерархии к вышестоящему. Лурах доволен секретарем — исполнителен, расторопен и, главное, свой человек. Зять, не кто-нибудь. Муж его младшей дочери, сын местного имама. Что ж, когда-нибудь он по праву займет место своего тестя.