— А конкретно? — не унимался я.
— Нельзя сказать, чтобы эти люди были богачами. Ведь и мы несем расходы, приобретая камни у мелких скупщиков. И мы, хозяева, должны иметь прибыль, иначе не было бы смысла держать фабрику. В целом нашим рабочим хватает заработка, чтобы содержать семью, одеться. Вы видите, у некоторых есть даже велосипеды.
— Сколько времени уходит на обработку одного камня?
— Иногда несколько недель. Некоторые камни, тот же алмаз, отличаются исключительной твердостью. Обычный инструмент не возьмет его. Только немногие из наших мастеров, самые опытные, знают все секреты ремесла гранильщика.
Идем дальше. Дорога становится все более разбитой. Джунгли вплотную подступают к ней, и мы едем как бы по узкому коридору, прорезанному в плотной зеленой массе. Въезжаем в какую-то деревню.
— Деревня Чемпака. Здесь живут старатели, — объясняет один из моих спутников, полицейский.
Странная эта деревня. Дома тянутся двумя нескончаемыми шеренгами. Почему-то много мечетей, слишком много для одной деревни. Я насчитал уже пять луковичных куполов, увенчанных полумесяцем. Еще один и еще… Мечети скромные, иногда просто дощатый навес, но обязательно с куполом. По местному обычаю перед каждой мечетью лежит или висит сигнальный барабан либо большой полый чурбан с прорезью. Дома не то чтобы слишком бедные, но какие-то не крестьянские. Они очень тесно жмутся друг к другу. Не видно ни рисовых полей, ни насаждений папаи или других плодовых деревьев. К задворкам домов подступают джунгли. Здесь живут не земледельцы, а старатели, добытчики драгоценных камней. Земледелие не их удел. Вот почему и облик деревни не крестьянский.
Бросается в глаза полное отсутствие взрослых и даже подростков. Все взрослое население Чемпаки — несколько тысяч человек — ушло на копи. Дома остались лишь старики да малые ребятишки.
Сворачиваем с главной улицы и наконец выходим к широкому бескрайнему озеру или болоту. Нагоняем вереницу людей. Пестрая процессия мужчин, женщин, подростков шагает прямо по воде. Сперва вода доходит до щиколоток, потом до колен, до пояса. Женщины с тяжелыми ношами на голове смело задирают саронги и шагают вперед. Здесь свои правила, и о природной стыдливости мусульманкам приходится забыть.
— Перед нами два пути, туан, — говорит наш чиновник, — Либо мы разоблачимся и в одних трусиках преодолеем водную преграду, как эти люди. Не бойтесь, крокодилов здесь давно распугали. Либо наймем арбу.
Представителю полицейской власти явно не улыбается первая перспектива, и он настаивает на аренде. Оба сопровождающих отыскивают местного лавочника, и все втроем куда-то отправляются. Жду, наверни целый час. Меня обступает орда ребятишек. Все-таки любопытно поглазеть на европейца, ведь такого увидишь здесь нечасто. Найти свободного возчика оказалось не так-то просто. Наконец появляется белый горбатый зебу, впряженный в неуклюжую скрипучую повозку с огромнейшими деревянными колесами. На таких впору перевозить средневековые осадные гаубицы.
Не без труда взбираемся на повозку и трогаемся. Более ужасного путешествия я, кажется, никогда и жизни не совершал. Зебу шагал буквально черепашьими шагами, а иногда и вовсе останавливался. Возчик не пытался подстегивать животное, зная невозмутимость его нрава. Повозка скрипела и раскачивалась во все стороны, подскакивая на скрытых под водой кочках. Кажется, еще один толчок, и мы очутимся в этой грязной луже.
Но вот и твердая суша. Еще немного — и перед нами открывается нечто невообразимо пестрое, бурлящее. Табор, бивуак, орда — не подберу точного определения. Огромная поляна, изрытая, вспаханная, изъязвленная ямами, рвами, траншеями, колодцами. И всюду снуют, копошатся, роются, подобно усердным земляным кротам, люди. И какие люди! Какие яркие, неповторимые и сочные типажи этого тропической Клондайка! Вот черные от загара и грязи парни, почти совершенно голые. Вот старый индонезиец с лохматой гривой до плеч и даякским парангом за поясом, с лицом древнего пророка. Другой в узких полосатых тиковых брюках и широкополой шляпе — персонаж ковбойского или пиратского фильма. Каждый словно стремится перещеголять другого пестротой и экзотичностью наряда. Колышется пестрая мозаика из красных, оранжевых, узорчатых курток и рубах, женских саронгов. Лица людей разгорячены азартом, глаза дерзки, задорны.
Вижу людей и иного склада. Степенные и дородные китайцы и арабы, словно маленькие божки, восседают перед походными палатками. Это и есть божки бизнеса местного, так сказать, масштаба. Они как будто безучастны, но на самом деле притаились, высматривая добычу, чтобы схватить ее мертвой хваткой. У них можно купить всякую снедь, арендовать помпу, сыграть в азартную игру, заложить последнюю рубаху или взять под залог будущей добычи деньги в долг. Ручная помпа нужна для откачки воды из штольни. Старатель, как правило, не настолько богат, чтобы иметь собственную помпу, и вынужден идти на поклон к местному дельцу. За аренду помпы нужно платить ее хозяину процент с выручки, и немалый. Как прожорливая саранча, облепили подобные дельцы копи. И здесь к ним пристало меткое индонезийское прозвище «лингах» — пиявка.
Появляются здесь пиявки и более крупного масштаба, районного. Это скупщики камней. Они перепродают камни на гранильную фабрику в Мартапуре или же оптовым ювелирам-китайцам в Банджармасине. Это уже дельцы провинциального масштаба. Последние в свою очередь перепродают камни столичным ювелирам или экспортерам. Надо ли говорить, что каждый делец в этой многоступенчатой иерархии стремится побольше нажиться за счет старателя, которому достается лишь самая малая доля.
Присматриваюсь к толпе и начинаю улавливать некую систему. Люди копаются в земле группами по шесть-восемь человек. Это артели — обычно семьи или группы родственников и соседей. Они сообща арендуют помпу и приступают к промыслу. Сначала роется не слишком глубокая вертикальная штольня, кое-как укрепляется грубым деревянным срубом. Землекопы извлекают породу со дна штольни, углубляя и расширяя ее. Штольня быстро начинает наполняться подпочвенными водами, которые протекают здесь неглубоко. Поэтому все время приходится откачивать грязную жижу с помощью ручной помпы. Эту тяжелую физическую работу выполняют мужчины. Но и женщинам достается не менее тяжелый труд носильщиков. Они заняты переноской породы в плетеных корзинах к месту промывки, где она тщательно промывается в долбленых деревянных корытах. Этим самым ответственным делом заняты опытные пожилые мужчины и старики.
Бывает, что к старателю не приходит успех неделями и даже месяцами. Извлекаются на поверхность тонны пустой породы, и не попадается в ней ни одного драгоценного камня. Вот такой неудачник, костлявый беззубый старик в конусообразной соломенной шляпе, похожий на тех классических стариков, каких вырезают из дерева балийские скульпторы. Он сидел на корточках перед корытом. Старик машинально перебирал руками породу, отбрасывая в сторону пригоршни песка и гальки. Лицо его выражало безнадежность и равнодушие ко всему на свете.
— Как дела, бапак? — спросил я.
Старик пожаловался, что дела его артели совсем плохи. Вырыли уже третью штольню, и хоть бы один дешевый александрит попался. Семья давно сидит без единой рупии. Еще хорошо, что китаец дал в долг риса и других припасов. За это придется делиться с ним будущей добычей. А когда Аллах пошлет эту будущую добычу?
А вот и удачник. Где-то раздается победный возглас. На пригорке в диком восторге пляшет человек полуголый, немолодой. Он вытянул вперед правую руку, зажав что-то в кулаке. К нему уже бегут со всех сторон любопытные. Поддавшись общему порыву, бегу и я. Старателю повезло. Его жена принесла совок с породой и высыпала в корыто. Он стал перебирай пальцами мелкую гальку, и вдруг… ослепительно блеснул алмаз. Небольшой, меньше рисового зернышка, и все-таки алмаз, чистый, искрящийся. И, кроме того, еще три зеленоватых александрита.
Счастливца поздравляют, ему завидуют. Камешки бережно передают из рук в руки, оценивают, бьются об заклад, сколько рупий даст за них перекупщик.
Мой полицейский опытным глазом заметил еще одну любопытную сценку и спросил меня: