— Не хочет ли туан посмотреть настоящие камни, не то что эти, и познакомиться с человеком, которому крупно повезло?
За грубым столом из жердей сидит человек и с достоинством пьет пиво. Он сегодня даже позволил себе отдых и облачился в новые саронг и пиджак. Против него сидит перекупщик. Идет торг, неторопливый, ритуальный. Обе стороны явно набивают цену и не раскрывают до конца своих карт. Старатель расхваливает товар. Вокруг толпятся зеваки. Все знают, что после этого привычного ритуала перекупщик все равно купит за бесценок всю добычу.
По просьбе моих сопровождающих старатель извлекает из внутреннего кармана мятую тряпицу, бережно разворачивает ее. В тряпице комок газетной бумаги. Развернув и его, он высыпает на ладонь несколько сверкающих чистых росинок-алмазов — четыре или пять. Один довольно крупный, неправильной формы, напоминающий острый обломок карандашного грифеля, другие совсем мелкие, словно крупинки пшена.
— Пусть русский туан подержит в руках эти камешки и пусть туану сопутствует в жизни большое счастье, как мне, — сказал старатель и высыпал алмазы на мою ладонь. Первый раз в жизни я держал руках такое сокровище и, как мне показалось, ощутил какой-то электризующий холодок. Скорее всего испугался, как бы не выронить драгоценные камни в раскисшую грязь. Налюбовавшись алмазами, возвращаю их хозяину и пытаюсь выяснить, сколько же рупий получит он за всю свою добычу.
— Много, туан. Очень много, — загалдели обступившие нас зеваки.
Старатель вмиг утратил самодовольную уверенность и злобно хлестнул глазами скупщика.
— Пусть лучше этот человек скажет, много ли заработает на перепродаже моих камешков. И сколько заработает китаец из Банджармасина, который перепродаст камешки в Джакарту.
Из штольни вылезает наверх парень, липкий и грязный. Может быть, он и не настолько молод, чтобы называть его парнем. Просто он тщедушен и малоросл. Он устало потягивается и ложится ничком на землю К нему подходит женщина, скорее всего жена, смотрит на него с заботливым сожалением и протягивает надрезанный кокосовый орех. Парень приподнимается и жадно пьет. Вдруг он замечает нас и с любопытством спрашивает меня:
— Откуда, туан?
Я объясняю. Парень не пускается в дальнейшие расспросы и рассказывает о себе.
— А я яванец. Здесь недавно, лишь второй год Не хочет ли туан кокосового сока? Он хорошо утоляет жажду.
Женщина протягивает мне другой орех.
— Жена моя, Заирина, — представляет ее яванец — ее первый муж тоже добывал камни. Он умер — придавило в штольне.
Вот так я и познакомился с Тахиром, поведавшим мне свою историю.
У его отца под Семарангом был участок земли, но такой крохотный, что никак не мог прокормить большую семью. Голод постоянно наведывался в дом. В конце концов Тахир решил поехать с женой и маленькой дочкой на Калимантан в поисках счастья. Власти обещали предоставить хороший участок земли, семенной рис. В джунглях, куда он приехал, уже вырос небольшой поселок. Тахир был работящим парнем и сразу же принялся за дело. Он поставил небольшую бамбуковую хижину, занялся рыбной ловлей, собирал дикорастущие плоды. Семенной рис старался не трогать, чтобы засеять поле. С земельным участком пришлось повозиться. Рис принялся плохо. Земля была слишком истощена сорной травой и кустарником. С помощью удобрений можно было бы сделать землю плодородной. Но об удобрениях не приходилось и думать. А потом ливни размыли защитную дамбу — ведь один Тамир не мог соорудить достаточно прочную преграду. Вода ушла с участка. Был продолжительный сухой сезон и урожай погиб. Жена опасно заболела болотной лихорадкой. Врач мог бы спасти ее, но врача не было и за сотни километров. Правда, соседние даяки-охотники, с которыми он подружился, предлагали привести своего дукуна[8]. Дукун говорил, что это злые духи наслали на людей порчу, но против них есть надежные магические заклинания. Но Тахир не очень-то верил в заклинания даякского дукуна и вежливо отказался от его услуг. После смерти жены Тахира постигло и второе горе — дочка погибла от укуса змеи. Соседи говорили, что это не самая ядовитая змея и врачи будто бы знают противоядие. Но где найдешь в джунглях врача?
Одинокий Тахир бросил хижину и землю и после скитаний по Калимантану пришел сюда, в Чемпаку. Здесь, в пестрой толпе, можно было встретить не только местных банджаров, но и яванцев, которые, так же как он, Тахир, не нашли своего счастья на земле обетованной. Один старый банджар-старатель сказал ему:
— Будешь работать с нами. Мне нужны мужские руки. Полезешь в штольню. Прежде работал в штольне мои зять, но он не был достаточно осторожным, и его придавило обвалившейся породой. Если не сбежишь отсюда, сыт будешь, хотя богачом и не станешь.
Тахир не сбежал и даже женился на овдовевшей дочке старого банджара. Это она приносила ему коксовые орехи. Доволен ли он своей судьбой? Все дело в случайной удаче, как и в азартной карточной игре. Бывает и так, что перекопаешь большой участок, вгрызаешься в сырую землю, а удача не сопутствует тебе. Старый тесть спорит с ним. Он считает, что дело не только в счастливом случае, но и в опыте, который приходит с годами. Опытный старатель чувствует породу, постигает ее скрытые тайны. Возможно, старик и прав. Теперь Тахир прочно осел в Чемпаке и стал заправским старателем. Может быть, и его семье когда-нибудь посчастливится найти большой алмаз, как тому старателю, который сейчас пьет пиво и ведет торг со скупщиком.
Крестьяне Суматры борются за землю
Иной пейзаж на севере Суматры. Шоссейная дорога уходит из Медана в глубь острова, к высокогорному глубокому озеру Тоба. Это один из красивейших уголков Индонезии. Дорога змеится по узкому карнизу над высоким, почти отвесным обрывом. В центре черного мрачноватого озера возвышается приземистое плато острова Самосира.
Но прежде чем попасть в уютный живописный городок Прапат, лучший суматранский курорт на берегу Тоба, нужно пересечь равнину восточносуматранского побережья. Это край крупного плантационного хозяйства. На десятки километров тянутся ровные шеренги каучуконосов гевей с белесыми стройными стволами или толстоствольных масличных пальм с гроздьями красных плодов. Масличная пальма, какая-то шершавая, топорная, кажется мне слишком экзотичной и ненатуральной, словно искусственное дерево в кадке. Из ее плодов вырабатываются технический жир и маргарин. Каучуковые и пальмовые плантации сменяются плантациями табака и кофейных деревьев.
Табак — одна из первых плантационных культур Северной Суматры. Его называют делийским сортом по имени местного вассального султаната Дели. Еще и сейчас в центре Медана стоит обшарпанный, неуютный дворец бывшего султана, в каком-то претенциозно-эклектическом стиле. О делийских марионеточных султанах давно позабыли, а делийский табак известен во всем мире. Он идет на изготовление сигар.
Впервые табак начали выращивать местные арабы около сотни лет назад. Голландские колонизаторы бысиро сообразили, какие огромные прибыли может принести эта культура, пользующаяся высоким спросом в Европе. Вскоре голландцы заложили первую иную плантацию Мартубунг. За голландцами, почуяв наживу, потянулись сюда англичане, немцы, американцы, бельгийцы, швейцарцы.
Крестьянские поля и деревушки стиснуты сейчас со всex сторон массивами плантаций. И хотя Северная Суматра не принадлежит к самым густонаселенным районам страны, крестьяне задыхаются здесь от малоземелья. Получая концессии от голландских колониальных властей, плантаторы повели фронтальное наступление в глубь прибрежной равнины. Они расчищали джунгли, а также не останавливались перед тем, чтобы всякими правдами и неправдами сгонять крестьян с земли.
Основная масса коренного населения Северной Суматры — батаков — была оттеснена в район центрального плоскогорья. Батаки — народ интересной, самобытной культуры. В его жизни еще большую роль играют пережитки общинно-родовой организации, обрядов, связанных с анимистическим культом. Официально часть батаков исповедует ислам, другая часть — христианство протестантского толка. Поэтому и одних деревнях можно увидеть купол мечети с полумесяцем, в других — церковный шпиль, увенчанный крестом. Непременным атрибутом христианских деревень являются также черные длиннорылые свиньи.