Сельское население равнинной части в основном состоит из пришлых яванцев. Это сельскохозяйственный пролетариат и крестьяне-бедняки. Густонаселенная Ява давно уже выплескивала пауперизованных крестьян. Эта масса избыточной рабочей силы устремлялась во все концы архипелага в поисках заработка. Для плантаторов это был неисчерпаемый резервуар дешевых рабочих рук.
Но плантации не могли поглотить весь этот приток голодных пришельцев с Явы. Росли семьи плантационных рабочих, и сыновья далеко не во всех случаях могли занять место отца на каучуковой и табачной плантации. Владельцы неуклонно стремились к так называемой рационализации, дающей возможность сократить число рабочих. Лишняя рабочая сила — лишние хлопоты, дополнительный источник возможных волнений. Под термином «рационализация» понималось отнюдь не использование современной техники — рабочие руки индонезийцев обходились дешевле машин. Имелась в виду интенсификация труда, получение максимальных прибылей при наименьших издержках производства. Поэтому плантационный рабочий в любой момент мог потерять место и скудный заработок.
Массы безработных устремлялись в города и пополняли ряды городского пролетариата. Другие пытались возделать клочок земли, используя любую пригодную для земледелия пустошь, полоску вдоль обочины дороги, заброшенный по каким-либо причин плантационный участок. Нередко самовольный захват земельного участка, даже пустующего, приводил к острым конфликтам между земледельцами и плантаторами. Закон, разумеется, всегда был на стороне последних. И все-таки острая нужда, голод заставляли земледельцев вести упорную борьбу за землю, захватывать явочным порядком пустующие плантационные земли.
Оглянемся в прошлое и представим себе бедный поселок плантационных рабочих. Казарменное однообразие ветхих бараков из бамбуковой щепы, невысокая мечеть. В стороне от бараков чистенький особнячок голландца-управляющего. А вокруг на многие километры тянутся шеренги гевеи и масличных пальм.
Начало сорок второго года. Доходят слухи о том, что большая война докатилась и до Индонезийского архипелага. Где-то высадились японские войска. Японские самолеты бомбят города. Голландцам приходится туго. Они терпят одно поражение за другим, теряют остров за островом. Ожесточенный бой в Яванском море, и голландский флот разгромлен. Высокопоставленные голландцы спешат удрать в Австралию или Индию. Кажется, японцы высадились уже в Медане.
Рабочие довольно равнодушно воспринимают события. Какая в конце концов разница — старые хозяева или новые. Японцы так японцы. Лишь администратор-голландец чувствует себя неуютно. Он плотно закрывает ставни бунгало и проверяет прочность засовов. Он маленький человек, а теперь ему придется расхлебывать за всех. Главный администратор, живший в Медане, вероятно, успел удрать в Британскую Индию. Перед отъездом он прокричал в телефонную трубку:
— Хэлло, Вилли! Мы расстаемся. Главное, не теряйте бодрости духа и не распускайте народ. Все будет хорошо.
Владельцы плантационной компании, захватив свои капиталы, небось отсиживаются где-нибудь в Канаде. А он, маленький клерк, должен теперь испить до дна горькую чашу поражения.
Пожалуй, Вилли боялся теперь не японцев, хотя много наслышался о жестокости самураев, а этих угрюмых, вечно чем-то недовольных индонезийцев. Уж они-то знали своего сурового администратора, который любил показать свою власть, прикрикнуть на рабочего, иногда и пустить в ход увесистый кулак. Недаром же начинал он свою службу в Нидерландской Индии как сержант колониальной армии. Основной мерой воспитания нерадивых рабочих у Вилли был штраф. Не нравятся порядки на плантации — проваливай на все четыре стороны. Дешевых рабочих рук на Суматре более чем достаточно. Штрафуя и обсчитывая неграмотных рабочих, Вилли копил гульдены про черный день и мечтал о собственном домике и садике с тюльпанами на плоской равнине Голландии. Такова традиционная мечта всех голландцев из колониальной службы.
Теперь Вилли с тревогой прислушивался к каждому шороху и держал наготове многозарядный винчестер, с которым обычно охотился на леопардов. Он ожидал самосуда. В этот период безвластья кое-где индонезийцы стали расправляться с ненавистными голландскими чиновниками и предпринимателями.
Однажды голландец услышал приближающееся цоканье копыт. Приоткрыв ставню, он увидел конный отряд японцев в зеленовато-песочных мундирах и мягких кепи. Впереди ехал коротенький массивный офицер. Вилли спешно накрыл на стол и выставил весь свой наличный запас джина. Теперь он безбоязненно распахнул двери бунгало и стал поджидать гостей.
Офицер с помощью денщика неуклюже сполз с седла на землю и засеменил к бунгало, поддерживая волочившийся по земле кривой клинок. Он с улыбкой кивнул голландцу и уверенно направился к столу, как будто заранее знал, что его ожидает щедрое угощение.
Весь кампунг столпился в отдалении и ожидал, чем все это кончится. Через некоторое время офицер, потный и раскрасневшийся, вышел в сопровождении голландца на веранду и, широко расставив короткие толстые ноги в обмотках, прокричал что-то тоненьким визгливым голосом. Солдаты восприняли это как команду и, подталкивая жителей кампунга прикладами, подогнали их к веранде. По знаку офицера к ним подбежал китаец-переводчик. Японец стал говорить речь. Переводчик плохо понимал его отрывистые, резкие взвизгивания, но все же приблизительно перевел смысл. Вот о чем говорил японский офицер.
Японцы и индонезийцы — братья. Императорская армия выполнила свою миссию, освободив Индонезию от жестокого белого империализма. Офицер наглядно продемонстрировал толпе представителя этого самого белого империализма, ткнув пальцем в грудь голландца. Теперь оба народа плечом к плечу будут строить великую процветающую Восточную Азию под эгидой императора Хирохито. Соблюдайте порядок и работайте. Кто не будет соблюдать порядка и усердно работать, пусть пеняет на себя. Для пущей убедительности японец вытащил из ножен кривой клинок и угрожающе помахал им перед толпой. Понятно?
Голландца увезли в лагерь для интернированных. Вместо него остался новый администратор, тот самый китаец, который переводил речь японского офицера.
Сначала на плантации все продолжалось по-старому. Японцы наведывались редко, так как реквизировать у жителей кампунга было нечего. Рабочие собирали молочно-белый латекс, сок каучуковых деревьев и красные гроздья орехов масличной пальмы. Китаец не хуже прежнего администратора-голландца покрикивал и донимал штрафами, а строптивых парней именем японских властей отправлял в трудовые батальоны на строительство дорог и укреплений. Многие из них так никогда и не вернулись в кампунг. Они погибли от недоедания и физического истощения.
Но что следовало делать дальше с латексом и орехами, китаец представлял очень смутно. Наполненные латексом бидоны вовремя не свезли на фабрику для обработки его в листовой каучук-сырец, и весь ценный продукт испортился. Росли навалы орехов. Рабочие теперь не получали заработную плату. Новый администратор перестал интересоваться делами плантации и все чаще отлучался в город, где занялся и какой-то выгодной спекуляцией.
В чем же была причина подобной бесхозяйственности?
Оккупировав богатые сырьевыми ресурсами страны Юго-Восточной Азии, Япония оказалась почти монополистом мирового каучука, получила в свои руки огромные массивы чайных, табачных, кофейных, пальмовых и других плантаций. Но полностью использовать эти богатства японский империализм не мог. Рынок Японии был слишком узок, покупательная способность населения низка, промышленность была развита однобоко, с явным преобладанием военных отраслей. Японские предприниматели не нуждались в таком количестве сырья, какое могла поставить оккупированная Юго-Восточная Азия. Прежде это сырье находило спрос на емких рынках Европы и Америки. Теперь мировая война нарушила традиционные экспортные связи. Следствием этого и явилась та грустная картина, которую мы могли наблюдать на одной из плантаций Северной Суматры. Картина, типичная для всей Индонезии в период японской оккупации.