— Помните, у нас были в гостях профессора из Америки, из Голландии. Откуда еще?
— Из Австралии, — подсказывал кто-то.
— И из Австралии. А теперь нас посетил профессор из Москвы. Вы видите, друзья, нашим учебным заведением интересуются в разных странах. Гордитесь же своим университетом и учитесь хорошо. Ясно?
Мустопо оставался самим собой. Когда мы вышли из первой аудитории, я сказал ректору:
— Бапак генерал ошибается. В Университете имени Патриса Лумумбы я был лишь рядовым преподавателем. Никаких оснований называться профессором у меня нет.
— А вам-то не все ли равно? Я называю вас профессором потому, что студенту это понятнее. Мы вкладываем в это слово более широкий смысл. И, кроме того, я преследую воспитательные цели. Пусть студенты гордятся университетом, который посещают иностранные профессора.
Что я мог возразить на это простодушное заявление?
Познакомил меня ректор с лабораториями, анатомическим классом, зубоврачебной поликлиникой. Лаборатории скромные, на уровне нашей обычной средней школы. Все-таки они оснащены необходимым минимумом приборов и препаратов, с помощью которых можно вести практические занятия по физике, химии биологии. В других частных университетах нет и этого.
В лабораториях тишина. Парни и девушки склонились над микроскопами, тщательно записывают результаты наблюдений. Ректор пожаловался, что микроскопов не хватает. Они слишком дороги.
Как старый зубной врач Мустопо проявляет особенно большой интерес к подготовке людей этой специальности. Помимо медицинского факультета общего профиля в университете есть зубоврачебный факультет.
— Создавая поликлинику при университете, я стремился не только обеспечить студентов базой для практики, но и сделать се дешевым лечебным заведением для людей из кампунга, — объяснил мне Мустопо, когда мы заглядывали во врачебные кабинеты с жужжащими бормашинами.
— Пациенты знают, что здесь лечение обойдется значительно дешевле, чем в других поликлиниках и госпиталях или у известных врачей, занимающихся частной практикой. И в то же время это для университета, нуждающегося в финансовой поддержке, некоторый дополнительный источник дохода.
— Не забыли, генерал, вашу старую специальность? Вы практикуете теперь? — спросил я из любопытства.
— Уж много лет, как бросил врачебную практику — с заметным сожалением сказал Мустопо. — Административные заботы… Не до того. Читаю сейчас курс социально-политических проблем.
Наша экскурсия по университету закончилась посещением студенческой лавки. Здесь продавались тетради, бумага, ручки и другие предметы, необходимые для скромного студенческого обихода. Ректор пояснил, что все это стоит здесь значительно дешевле, чем в городских магазинах.
— Обратите внимание на эти медицинские инструменты, — сказал Мустопо, указывая на витрину. — Все это сделано в нашей мастерской руками студентов. Если будущему врачу понадобится, к примеру говоря, скальпель, он купит его здесь за полцены. Пусть даже он не такого хорошего качества, как импортный.
— Вероятно, этот молодой человек за прилавком тоже студент? — спросил я.
— Да. Мы организовали также дешевую закусочную. Недавно я приобрел участок земли и начал строить общежитие. Это будет простой, непритязательный дом из бамбуковой щепы, крытый черепицей. Зато койка обойдется студенту совсем дешево. Для приезжих жилье — самая серьезная проблема. Снять в городе дешевую комнату невозможно. Многие способные молодые люди из провинции, столкнувшись с жилищной проблемой, вынуждены бросать учебу. Вот все, что мы можем пока сделать для наших студентов.
Я уже собирался поблагодарить ректора и расстаться с ним, но он сам предложил:
— Если вы располагаете временем, я покажу вам некоторые из моих лечебных учреждений.
Соглашаюсь, надеясь получить более глубокое впечатление о разносторонней деятельности Мустопо.
— Но прежде всего, туан, давайте побродим по ближайшему кампунгу. Ваш брат, иностранный корреспондент, видит индонезийскую столицу в основном с фасада. В общих словах вы пишете, разумеется о нелегкой жизни простого индонезийца, страдающего от нищеты, безработицы, дороговизны, живущего в трущобах, скученных и грязных. Но вряд ли вы представляете отчетливо всю глубину этих бедствий. Чтобы понять это, нужно побывать, и не раз, в самом чреве трущоб. Пойдемте.
«Университет профессора, доктора, генерала Мустопо» находится на стыке территории центрального спортивного комплекса «Сенаян», построенного в свое время с советской помощью, и аристократического района Кебайоран. Рядом возвышаются корпуса общежития министерства иностранных дел и начинаются шеренги коттеджей богатых дельцов, крупных чиновников, иностранных дипломатов. И совершенно неожиданно сюда вклинивается небольшой кампунг, прижавшийся к самому университету.
Мустопо свернул с главной улицы в узкий проход и повел меня куда-то в глубь кампунга, пропитанного зловонием нечистот, затхлостью, гнилью. В неописуемой тесноте хозяйки ухитрялись заниматься стиркой, готовить на небольших очагах пищу. Ведь другого места не было. В жалких жилищах можно было увидеть лишь жесткие соломенные циновки, служившие постелью. Обитатели кампунга не знали ни электричества, ни свежей питьевой воды, ни канализации. Они дышали смрадным, нездоровым воздухом. Под ногами была грязь в которой копошились полуголые или совсем голые ребятишки.
— Обратите внимание, — с горечью говорил Мустопо. — Чесотка, парша, экзема — вот чем постоянно болеют несчастные дети. В нашей стране они не видят достаточно солнечного света. Он не проникает в эти тесные клоаки. Это ли не печальный парадокс?
Отсюда Мустопо свернул в другой, еще более мрачный и вонючий проход, крытый кровлей. Теперь мы ступали не по вязкой грязи, а по шаткому деревянному настилу. Под ним была сточная канава. Недостаток земли заставил бедняков застроить хижинами даже этот настил. Это было нечто вроде крытого базара, грязного и убогого. В лавках-хижинах на прилавках или просто на полу перед входом был разложен скудный товар: мелкая сушеная рыбешка, несвежие креветки, овощи, плоды, которые считаются состоятельными индонезийцами полусъедобными, бананы, какая-то зелень. Даже рис, основная пища населения, был для многих обитателей кампунга малодоступной роскошью. В лучшем случае его покупали к празднику.
Привыкнув к полумраку, я смог разглядеть жилища. Дверей обычно нет. Лишь иногда вход завешен старой тряпкой или циновкой. Позади прилавка крохотная каморка. Если семья большая, сооружаются двухэтажные нары, занимающие половину жилища. Под нарами убогий домашний скарб.
Люди встречали нас сумрачными взглядами, без любопытства. Казалось, беспросветная нужда притупила в них все чувства, вытравила всякий интерес к окружающему.
Вслед за Мустопо я вышел из кампунга на широкую светлую улицу подавленный, ошеломленный и прежде всего глубоко вдохнул свежий воздух. Но запахи кампунга преследовали меня: запахи нечистот, гнилых овощей и протухшей рыбы, прелой соломы, затхлых каморок. Перед глазами стояли картины нищеты, чесоточные ребятишки, изможденные люди с тусклым, опустошенным взглядом.
— Вот вам столица не с фасада, а с задворок, — сказал Мустопо. — А ведь многие из этих людей, которых мы с вами только что видели, были участниками августовской революции, сражались против интервентов. А чего они добились для себя лично? Понимаете, с каким чувством я, участник этой борьбы, в прошлом видный военный руководитель, прихожу в этот кампунг, встречаюсь с его обитателями, особенно с теми, которые были моими солдатами.
Все это говорилось с неподдельной горечью.
— Не будем говорить о всех наших социальных проблемах — их слишком много, продолжал он. Со своей стороны я делаю все, что в силах, чтобы помочь этим людям, создаю дешевые поликлиники, родильные дома, зубные лечебницы, доступные для таких вот бедняков. Я строю их не в центре города, а бедных кампунгах, на городских окраинах. Если бы богатые предприимчивые люди следовали моему примеру, создавали школы, детские сады, лечебницы, они бы внесли серьезный вклад в решение наших социальных проблем. Если не возражаете, я покажу теперь вам два моих лечебных учреждения.