Автор не задавался целью в своих очерках анализировать современное искусство Индонезии, явление сложное, многогранное, противоречивое. Но рассказ об Индонезии последних лет не будет полным, если не коснуться жизни деятелей искусства в условиях «нового порядка», не поделиться с читателем некоторыми впечатлениями, не вспомнить о самых интересных встречах. Ведь события 30 сентября 1965 года и последующее наступление реакции оказали сильное воздействие на творческую жизнь художников, скульпторов, театральных деятелей, литераторов.
Крупнейшая индонезийская организация деятелей культуры ЛЕКРА («Лембага кебудаан ракьят», или Общество народной культуры), идейно тяготевшая к Коммунистической партии Индонезии, была разгромлена и запрещена. С ней были связаны многие талантливые реалисты в области как изобразительного искусства, так и литературы. Многие из видных лекровцев репрессированы: крупнейший индонезийский прозаик и переводчик Горького Прамудиа Ананта Тур, литературовед Юбаар Аюб, известный художник Хендра и многие другие. Кое-кто поплатился жизнью. Те, кто остался на свободе, бедствуют, не имея возможности выставлять свои полотна, издавать книги. Для современной культурной жизни страны характерна раздробленность ее творческих сил, так же как для политической — раздробленность сил политических между многочисленными партиями, течениями, группировками. Принадлежность писателя, художника, скульптора той или иной организации культуры определяется прежде всего не его эстетическими взглядами, творческим методом, а взглядами политическими, партийными. Наиболее заметную роль играют сейчас организации, связанные с крупнейшей мусульманской партией «Нахдатул Улама» и Национальной партией. Но их значение и творческая активность не идут ни в какое сравнение с разгромленной ЛЕКРА. Выставки художников националистов и нахдатуловцев свидетельствуют об их отходе от реализма и, если говорить откровенно, о слабом в сравнении с лекровцами профессиональном мастерстве.
Свои воспоминания о встречах с деятелями современного индонезийского искусства хочется начать с поездки к одному весьма любопытному художнику Сурабаи. Имя его Супоно. Я неоднократно слышал это имя, пользующееся известностью, и самые противоречивые оценки его творчества. Кое-кто называл его чудаком, человеком со странностями.
Мне удалось уговорить нашего генерального консула в Сурабае Ивана Ивановича Коровина составить мне компанию. Вместе пытаемся добраться до дома Супоно. Это не так-то просто. Едем через какие-то кампунги, мимо лачуг бедняков, сворачиваем на набережную канала. Набережная настолько узка, что двум машинам никак не разъехаться. Как на грех, попадается встречный грузовик с бамбуковыми жердями. Он пятится, чтобы уступить нам дорогу, жерди упираются в стену хижины, и оттуда раздаются испуганные возгласы. Мы берем левее, съехав на крутой откос. Машина круто накреняется. И как нам удалось разъехаться и не кувырнуться в воду?
Дорогу преграждает столб с перекладиной. На ней надпись, запрещающая ехать дальше. Еще недавно здесь было болото. Его превратили в городскую свалку. Поверх наваленного в трясину мусора и гниющих нечистот проложили улицу, и вдоль нее стали расти домики. В одном из них и поселился художник.
Пока мы блуждали по кампунгам, стемнело. Улица плохо освещена. В домах тускло мерцали керосиновые лампы или свечи, — электричество сюда еще не провели. Пытаемся продолжать путь пешком, оставив машину у столба с перекладиной. Но, сделав несколько шагов, отказываемся от этой затеи. Слежавшиеся пласты мусора пружинят под ногами, попадаем в трясину и решаем отложить наш поход до другого раза.
Лишь на следующий день, засветло, мы смогли добраться до дома художника. Живет он в самом конце улицы. Дальше уже начинаются болота и рисовые поля. Жилище художника пока недостроено, пол земляной. Все стены комнат в картинах. Они сразу ошеломляют, подавляют, угнетают. Это мир больной фантазии, кошмарных образов. И все-таки это не преднамеренное манерничанье, не шарлатанство, а скорее искренние, мучительные поиски человека, безусловно талантливого, потрясенного событиями последних лет.
Супоно — худощавый, болезненный человек лет под сорок, очень нервный, впечатлительный.
Когда хочешь поближе познакомиться с художником, его творческой манерой, спрашиваешь о его учителях, любимых мастерах. Супоно признал, что ценит экспрессионистов, но своим идейным учителем, властителем дум считает Сальвадора Дали, основоположника и вождя сюрреализма. Это течение признает за художником право создавать произведения не на основе наблюдения и сознательного осмысления реальности мира, а путем подсознательного, случайного, мимолетного, сугубо субъективного восприятия предметов и образов. Сюрреализм это искаженное, извращенное изображение окружающего мира.
Супоно — убежденный сюрреалист. Приверженность к идеям Сальвадора Дали увела его далеко от реализма. Лишь некоторые из его работ, например портрет старой женщины, выполнены в реалистической манере.
Самая кошмарная из картин Супоно — нечто похожее на растерзанное человеческое тело, какое-то жуткое месиво из ног, рук, выпотрошенных внутренностей, женских грудей. Подавленный, ошеломленный, спрашиваю у художника, что он пытался изобразить на этом полотне.
— Хотелось передать свои настроения после известных вам событий, — ответил Супоно. — Ничего другого изобразить не сумел.
Что ж, вероятно, глубокие потрясения и болезненная фантазия заставили художника создать это жуткое произведение, жуткое, как сама действительность.
Рядом другое полотно. Бесформенное подобие человека слилось с креслом в одну темную тяжеловесную массу. Казалось, был человек и не стало его. Притупились, одеревенели в нем человеческие чувства и он превратился в неодушевленный предмет.
— Был у меня один западный джентльмен, позировал мне. Я увидел его таким вот, — пояснил художник.
Еще одно полотно. Выгнувший дугой спину черный кот вцепился в темноту единственным зеленым глазом, словно прожектором. Кот не кот, а скорее какая-то спиральная конструкция. Может быть, этот образ олицетворял абстрактное понятие зла?
Лишь одна работа привлекла наше внимание своей выразительностью, глубокой жизненностью. Это была почти не искаженная фигура обнаженной женщины, сжавшейся в комочек и обхватившей руками голову, словно затравленный беспомощный зверек. Художник не показал лица женщины. Но от всей ее девичье-тонкой фигурки веяло чистотой и безысходным трагизмом.
Прошу Супоно объяснить идею картины.
— Идея? Если хотите, женский стыд, — отвечает он. — Натурщица застыдилась и спрятала лицо, когда я начал писать ее.
Не знаю, вполне ли искренне ответил Супоно. Но мне хотелось по-своему прочитать замысел художника. Не женский стыд, а скорбь — вот идея произведения. Скорбь, горе, беспредельное отчаяние молодой женщины, может быть осиротевшей, оскорбленной, обездоленной.
Работы Супоно экспонируются за рубежом, их покупают американцы, даже выставляют в музеях. Он, как я заметил, не принадлежит к числу бедствующих деятелей искусства.
И все-таки это трагическая фигура. Художник, потрясенный горькой правдой жизни. Человек большого, но больного таланта.
Вскоре после поездки в Сурабаю я побывал в Центральной Яве, в Джокьякарте. Здесь я попытался встретиться со старым знакомым — Аффанди. Творчество этого представителя старшего поколения мастеров изобразительного искусства сложно и противоречиво. Сейчас его считают самым крупным художником Индонезии. Он профессор джокьякартской академии художеств, часто выступает в печати с искусствоведческими статями. Однако скептики или те, кто не разделяет его эстетических взглядов, утверждают, что Аффанди не столько крупный, сколько модный мастер. Богатые дельцы и политиканы считают признаком хорошего тона иметь в гостиной его полотно. Молодые живописцы стремятся работать под Аффанди. Его произведения часто экспонируются на столичных выставках-распродажах и оцениваются в сотни тысяч рупий, тогда как картина хорошего, но непризнанного живописца стоит в десять раз дешевле. Вообще произведены искусства в Индонезии сравнительно дешевы, поэтому рядовой художник или скульптор сталкивается нуждой и лишениями.