Дым шел во второй полет. От первого, разведочного, он отличался тем, что теперь полковник сидел в задней кабине в качестве инспектора, или, как говорят в авиации, вывозил Анутюнова.
Майор взлетел так стремительно, что Дым с удовольствием завозился на сиденье и глянул за борт. Далеко внизу медленно проплывала земля, освещенная ярким солнцем. На горизонте ткалась мягкая дымка.
Пришли в пилотажную зону номер три.
— Начинаю,— сказал майор Анутюнов.
Сделал левый, а затем правый виражи. Дым смотрел за альтиметр и ловил показания прибора скорости. Летчик держал крен, скорость и высоту.
После левого разворота самолет пошел на петлю. Мелькнула земля, поплыло небо, потом снова показалась земля.
Вскоре машина была в высшей точке иммельмана.
"Ничего не скажешь, хорошо",— подумал Дым, ловчей усаживаясь на сиденье. И больше не интересовался показаниями приборов, а лишь следил за тем, как Анутюнов пошел на левый иммельман. На время забыл, что пилотирует командир эскадрильи, и, только увидав свои руки на замке парашюта, усмехнулся, поправил на плече лямку.
Майор бросил машину в пике. Дым наклонился вперед, едва не взялся за ручку управления. Со времен войны любил этот волнующий момент. Если истребитель пикирует с высоты, значит, где-то внизу под ним, в воздухе или на земле,— цель. Большой палец правой руки бессознательно искал гашетку пушек, а голова клонилась к тонкому перекрестию в прицеле.
Дым снова усмехнулся, откинулся на бронеспинку.
Боевой разворот влево... еще пикирование... бочки...
Анутюнов выполнял все в высоком темпе и очень точно.
Вот самолет выровнялся на прямой и пошел на аэродром. На посадке майор планировал на повышенной скорости, однако сел у самого "Т".
Анутюнов зарулил на запасную, вылез из самолета, помог Дыму снять парашют.
— Слушаю ваши замечания,— козырнул он.
— Замечания? — протянул Дым, глядя на пришедшую за ним "Победу".— И то: летать с командиром и не получить замечаний... Хорошо. Все хорошо.
Черный шлемофон резко очерчивал круглое лицо Анутюнова с решительно сжатыми губами. Губы раздвинулись в сдержанной улыбке.
— Планировали на повышенной скорости. Мне это понятно — давно не летали. На левом вираже, кажется, чуть-чуть потеряли высоту. Кажется... Точнее мог бы сказать только полковник Астахов. У него глаз — острее некуда. Все! У вас сегодня еще полет?
— Так точно!
— Можете идти...
Дым поехал на командный пункт.
Смирин, заметив командира, тоже направился туда. Поднимаясь по лестнице, услыхал из будки голос Дыма:
— Сорок разрешаю! Прием!
На пороге встретил майора Капустина с планшетом и шлемофоном в руке.
— В полет,— сказал Капустин.— Веду группу.
На рукаве у Дыма, выше локтя,— красная повязка руководителя полетов. Он ни минуты не молчал. Отвечал в микрофон на вопросы, давал разрешение садиться, взлетать.
Смирин стоял недалеко от командира, откровенно любуясь им.
Телефонист подал Дыму трубку.
— Дым слушает. Кто это? Начальник метеостанции? — Губы его тронула усмешка.— А мы летаем. Над нами миллион высоты. Сами вы выходили на улицу? Будьте здоровы! — отдал трубку телефонисту.
Протяжно и с натугой взвыли двигатели, потом самолеты парами пошли на взлет. И когда звук растаял в воздухе, на аэродроме наступила такая тишина, что отчетливо слышалось на столе пульта тиканье часов.
Смирин сел рядом с Дымом.
— Так вот, доктор, и живет командир полка. Все время на встречных курсах,— сказал Дым.
Смирин облокотился на стол, посмотрел на плановую таблицу, лежавшую перед Дымом.
— И научил меня вести атаки на встречных курсах мой первый командир звена. На лобовых, говорил, может вести бой только настоящий истребитель, со стальными нервами. В нашей эскадрилье с ним могли биться только я да Сашка Гаврилов. Сашка уже генерал, командует соединением...
— А командир звена где?
— На Курской дуге сбил семь самолетов противника, сам попал под зенитку и был сбит. Нашли партизаны, долго лечился. Теперь на штабной работе.
Смирин задумался. Если говорить по-авиационному, то и он бился на встречных курсах, на лобовых.
— В мировом масштабе вся наша жизнь идет на встречных курсах с ними.— Смирин показал на запад.— Войны да войны: то горячие, то холодные...
Потом поговорили о ночных полетах, о погоде, об отпусках.
— Хочу пойти в отпуск,— сказал командиру врач.
Дым удивленно посмотрел на него:
— А почему не летом?
Смирин хотел было объяснить, почему настроился в отпуск именно сейчас, но Дым встал, глянул через окно в конец аэродрома, где на посадку заходил самолет.