Марина брела по улице, внимательно присматривалась к людям. Неужели на нее все так глядят? А что думает командир полка? При этой мысли она даже остановилась.
"А в самом деле, что он скажет?" — оживилась вдруг и решительно направилась к штабу.
Дежурный по полку, молоденький летчик, козырнул ей, выслушал, вежливо предложил идти за ним. Воэле кабинета командира поднял глаза на дверь, еще раз взял под козырек и пошел обратно. Она проводила его взглядом и постучалась.
— Прошу! — послышалось в ответ.
— Вы меня не звали,— начала она, входя в кабинет.— Я сама...
Дым встал ей навстречу.
— Очень рад вас видеть,— учтиво пожал красивую руку и даже слегка смутился.
Марина прошла к столу, огляделась.
Лицо у нее белое, с приятным румянцем на щеках. Маленький носик, разве что излишне правильный. Черные как смоль волосы собраны в высокий узел, оттеняют длинную шею с темной родинкой. Расклешенная юбка и вишневая кофточка подчеркивают девичью стройность фигуры.
С приходом Марины в строгом кабинете стало словно светлее.
— Вы к нам не заходите,— произнесла она с мягким упреком и подняла черные глаза на Дыма.— Я понимаю, работы много...
Она была так хороша, что полковник откровенно залюбовался ею.
— Садитесь,— опомнился наконец он и придвинул ей стул.
— Мы, акушерки, в родильном доме даем детям, если можно так сказать, путевку в жизнь. Они подрастают, и в школе ими долго занимается ваша жена. Не так ли?
Дым кивнул.
— После школы ребята идут в армию и попадают в ваши руки...
— А девчата? — с лукавством спросил Дым.
— Учатся дальше, работают. Некоторые из них становятся спутницами жизни ваших летчиков, техников...
Дым улыбнулся. Ему было приятно слушать Марину.
— А вы летаете, несете дежурство, работаете в штабе. Ваши дети растут и не видят отцов...
— Служба у нас такая,— сказал Дым, когда Марина на секунду умолкла.
— А когда наступит такое время, что офицеры смогут видеть своих жен днем, сами будут воспитывать своих детей, а не надеяться на ясли, детсад, школу?
— Мы думаем о том, как организовать рабочий день офицера, чтобы он имел возможность не только воспитывать детей...— Дым словно оправдывался перед Мариной.
— Я скажу больше.— Марина опустила глаза.— Иной раз такое положение приводит к конфликтам в молодых семьях. Не подумайте, что я пришла говорить о собственных неприятностях, оправдываться. Нет! — подняла она голову.
Дым перехватил взгляд Марины.
— У нас все офицеры много работают, часто бывают в командировках и тем не менее в семейной жизни обходятся без конфликтов,— сказал он.— А вот вы... Сами же говорите, что у вас неприятности. Я хотел бы побеседовать с вами как командир...
— Вы не мой командир.
— Как командир и старший товарищ вашего мужа...
— Это ближе.
— Как человек с человеком.
— Вот теперь иное дело. Я вас слушаю.
— Так что у вас с Петровским? — По тому, как взлетели брови Марины, Дым понял, что спросил неудачно, но она еама выручила его.
— И вы? — удивленно посмотрела на командира.— И вы о Петровском? За кого вы меня принимаете?
Дым налег грудью на стол, а Марина продолжала:
— Петровскому ни за что не сманить чужой жены. Не бойтесь. Поверьте мне, женщинам такие мужчины не нравятся. Их держат при себе напоказ, как игрушки...
Дыму стоило немалых усилий скрыть свое удивление.
— А что вы на этот счет думаете? — спросила Марина.
"С нею Петровскому действительно нечего делать. Пустые слухи. В конце концов, такой можно многое простить",— размышлял Дым.
Он любил Кудлача как летчика, как человека и все эти дни искренне сочувствовал ему, даже испытывал неловкость, что своей командирской властью не может разрешить его вопроса. А сейчас вот виновница всего этого шума сидела перед ним, ждала ответа, и он не знал, что сказать.
— Да-а-а...— протянул он низким грудным голосом и даже поежился, будто от холода.— Что я думаю?
Может быть, никогда еще не вставало перед Дымом вопросов труднее, чем этот. Ответь-ка на него не как командир подчиненному, а как человек человеку!
— Понимаете, факт таков, что даже Чуб не смолчал...
— А что ж он полгода молчал? Я бы на его месте в тот же день на весь городок разнесла...
Марина бросила на Дыма колючий взгляд и уставилась на свои сложенные на коленях руки, комкавшие платочек, словно он был всему виной.
Так они и сидели в молчании несколько долгих минут.