Отложила книгу, скользнула озабоченным взглядом по платью, висевшему на спинке стула, и только после этого обернулась.
— А-ах! — вырвалось у неё.
Держась за край стола, отступила назад. В широко раскрытых глазах на белом как полотно лице были одновременно растерянность и ужас. Секунду спустя обеими руками сжала виски.
— О, боже!
Подалась было к Смирину, протянула руки, но тут же, словно в испуге, опять отпрянула.
— Алеся, милая...— шагнул к ней, Смирин. Она, будто защищаясь, выставила вперед руку.
— Алеся, это же я...
Он схватил ее руку, прижал к груди.
— Микола?..— наконец прошептала она. И только тут в глубокой синеве ее глаз вспыхнули радостные искорки.
Она, как крыльями, взмахнула руками и повисла у него на шее. Плечи ее судорожно затряслись, и между поцелуями можно было разобрать только одно:
— Микола... Коля...
Смирин чувствовал, как сквозь многолетнюю горечь изболевшейся души в нем поднимается целительная радость.
— Вот я и дома. А где же наш Василь? — перехватил он горячий взгляд жены.
— Учится Василь...
Смирин больше не одерживал себя, подхватил Алесю на руки, носил по комнате и жарко целовал ее губы, глаза, лоб. И все что-то говорил, говорил...
— Алеся, милая...
Потом сидели рядышком, и он гладил ее руки, время от времени подносил их к губам.
— Вот тут я и живу.— Алеся глазами обвела комнату.
— Одна. А ты? — спросила с опаской и даже зажмурилась в ожидании ответа.
— И я один...
Алеся не могла оторвать взгляда от мужа, любовалась им. Ей было так хорошо, что она боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть нежданную радость.
Наконец вскочила, сказала с упреком себе:
— Жена называется! Завтракать пора! Мойся!
Он умывался на кухне под краном, плескал в лицо прохладную воду. Вытираясь, задержался у открытого окна.
На затянутом дымкой небе высоко стояло раскаленное солнце. За истомившимся от жары садом виднелись корпуса текстильного комбината.
— Эти махины выросли за три года,— ставя на стол тарелки, сказала Алеся.— Интересный край, правда?
Смирин пригладил волосы, подсел к столу.
— А как там наша Беларусь? — продолжала Алеся.— В конце июня собиралась поехать в Минск. Василь-то наш там...
— В Минске? — подскочил Смирин.
— В суворовском...
Она вышла из кухни и возвратилась с альбомом. Раскрыла, показала фотографию сына. На Смирина усмешливо глянул бравый суворовец. Был он в парусиновой гимнастерке с погонами, фуражка слегка сдвинута на левое ухо. В больших прищуренных глазах — лукавинка.
Смирин долго всматривался в лицо сына, тихо ликовал:
— Наша порода, наша...
Алеся нашла в шкафчике бутылку вина. Выпили, закусили и снова стали вспоминать...
— В тот жуткий день после полудня в городке объявился Ивин. Сказал, что тебя убили,— говорила Алеся.— Я с Василем на руках пошла по городку. Никого не видела, ничего не слышала. Пришла в себя, когда за дорогой началась стрельба. Ревели танки, машины... Дым со всех сторон. Эсэсовцы с автоматами сгоняли всех, кто им попадался, на стрельбище. Недалеко от стадиона загорелся дом. Дым от него гнало мимо нас в сторону стрельбища... Я возьми и кинься в этот дым, где погуще. Стреляли по мне, орали что-то... Василь совсем задыхался, только хрипел. Забежала я далеко в поле, в жито. Потом набрела на какой-то хутор. Славные попались люди, приютили, а когда стало туго, отвезли к родне в далекую лесную деревню. Через год пошла в партизанский отряд. Василь был со мною все время. Когда прогнали немцев, поехала в свои Борки... Застала размытое дождями пепелище...
— И я же там был!
— Да... И в тот же год осенью поступила в Ленинградский медицинский институт...
— Погоди... Так и я же именно тогда учился в академии, на Выборгской стороне! Как же мы не встретились?..
— Не встретились,— грустно сказала Алеся.— К тому времени, как я окончила институт, Василь подрос и пошел в школу. После четвертого класса отдала его в суворовское училище. И осталась одна...
22
— Алеся, глянь, какой будет парк!
Они остановились. Алеся смотрела на молодые деревца, высаженные вдоль реки. Она хорошо знала довоенный Минск, но теперь ничего не могла узнать. Перед нею был новый город — широкие магистрали, площади, парки. Все это, как в сказке, поднялось на руинах, оставленных войной.
Сердце ее сильно билось, на лице было написано радостное изумление.
Смирин смотрел на жену, и душа его полнилась умилением и покоем. За две недели Алеся заметно расцвела и похорошела. В ее движениях, повадке было что-то давно знакомое, милое и родное, уголки губ вздрагивали, и казалось, она вот-вот звонко рассмеется, совсем как в молодости.