— Кто уехал, кто ушел, а кого...— Старик говорил с трудом.— Ворвались в городок, согнали женщин и детей на стрельбище и там перебили...
— Моих не заметил?
— И ваших...
Смирин дождался вечера и с темнотой пошел на стрельбище искать своих. Все осмотрел. На окраине стрельбища наткнулся на свежую братскую могилу. Припал к холодному песку, дал волю слезам. Потом неслышно, как тень, побрел навстречу дню туманными перелесками.
А дальше... Да разве припомнишь все, что было за эти годы!
Чтобы избавиться от гнетущих мыслей, Смирин достал из стола общую тетрадь в истертой на сгибах обложке. Почти три года не разлучался он с этой тетрадью.
Сел за стол и принялся читать. Чем дальше, тем с большим интересом углублялся в текст и, когда дошел до конца четвертой страницы, подумал: "Как будто не я, а кто-то другой писал..." Отчетливо видел погрешности стиля; обнаружил, что в первой части недостает доводов.
"А в общем, первая и вторая части удались,— отметил про себя.— Что же нам даст третья?"
Он навалился грудью на стол и стал читать дальше. Когда дошел до конца, удовлетворенно потер руки.
"Кислородное голодание на высоте... А что, нужное пособие для авиационных врачей и летчиков".
Вспомнил разговор с Ахтаном, усмехнулся: "Приехал осчастливить наш гарнизон своею несостоявшейся диссертацией. А глядишь, что-нибудь путное выйдет и у нас без всякой предварительной рекламы".
До этого дня Смирин работал без огонька. Теперь еще раз убедился, что взял интересный вопрос — проблему дыхания на высоте — и справился с ним неплохо. Появилось желание ускорить работу, тем более что оставались только выводы. Потом можно дать почитать товарищам.
Неслышно отворилась дверь. Вошла Вера и, увидев необычно сосредоточенного Смирина, остановилась посреди кабинета.
— Поздно уже...
— Что, больной пришел? — Вдохновенный блеск глаз на лице Смирина сменился озабоченностью — он ведь дежурный.
— Нет...— Вера слегка наклонила голову набок.
Смирин отодвинул от себя тетрадь.
— Отдыхать пора,— сказала Вера и коснулась его горячей руки.
— Не могу, Верочка. В голове такое творится...
Смирин оделся и вышел в коридор.
— Я скоро вернусь,— сказал Вере, стоявшей подле столика дежурного. Она подалась было к нему, но, когда за майором закрылась дверь, сложила на груди руки и покачала головой.
5
Смирин шагал по аллее навстречу ветру, который все время крепчал и шумел в ветвях деревьев протяжно и тоскливо. Военный городок спал. Никому не было дела до того, что где-то бродит в одиночестве человек, отдавший войне всех, кто был ему дорог.
Он отлично знал, что нет такого дома, такой семьи, из которых война бы кого-нибудь не взяла. Но прошло время. Военные раны в душах людей медленно, но затягивались.
А Смирин до сих пор но мог без волнения вспоминать о жене и сыне. Если, случалось, кто-нибудь заводил о них разговор, как сегодня Ахтан, он становился сам не свой, не ел, не спал, пока не изнурял себя физически. А тогда валился на кровать и засыпал тяжелым сном. Просыпался мрачный, молчаливый и спасался тем, что с головою уходил в работу.
Сегодня Смирин иззяб на ветру, устал, но успокоиться не мог, тщетно гнал прочь горестные мысли. Минуя стадион, вышел на главную улицу городка. Впереди увидел Кудлача.
— Степан Степанович! — окликнул его.
Кудлач остановился, обождал.
— Откуда так поздно?
— Да вот иду, доктор...— хрипло отвотил Кудлач. Лицо его было напряжено, непроницаемо.
Смирин взял капитана под локоть.
— Полеты же завтра. Вернее, уже сегодня. А отдыхать когда?
Кудлач шагал, кутаясь от ветра в воротник куртки.
— Кудлач умеет летать, умеет отдыхать, — с тоской произнес он. — А жить не умеет. Нет! А вы почему не спите, доктор?
— Дежурю...
— А я ушел из дому...
— Как прикажете вас понимать?
— Буквально?
В зыбком свете фонарей Смирин уловил на лице капитана нехорошую тень, требовательно сжал его локоть. Кудлач, сутуля спину от ветра, остановился и, как не однажды рассказывал врачу перед полетами о своем здоровье, выложил без утайки все, что произошло у него дома.
— Мог ли я все это предвидеть? — вопросом закончил он.
— Если б мы всё могли предвидеть...
— А жили ведь... — далеким воспоминанием прозвучал голос Кудлача. — Ну не странно ли: подниматься над аэродромом на пятнадцать тысяч и больше, а что происходило под самым носом — не видел. Ослеп, что ли...
— А может, механик приврал? — осторожно усомнился Смирин.
Кудлач поднял голову:
— Ему — верю...
— Что ж тогда он сразу не сказал?